Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

И кто-то из завсегдатаев ресторанов, поднимая бокалы и произнося тосты, не относящиеся к событиям, даже не задумывался о том, что, быть может, в тот момент, когда раздавался звон бокала о бокал, где-то далеко, на фронте, уже не со звоном, а с грохотом разрывался снаряд, и в момент хмельной здравицы в честь кого-то восседавшего в кресле за белоснежной скатертью обрывалась чья-то жизнь в открытом непогодам окопе.

Знаменитый русский философ Иван Александрович Ильин писал в 1915 году: «Война вторглась неожиданно в нашу жизнь и заставила нас гореть не о себе и работать не на себя. Она создала возможность взаимного понимания и доверия, она вызвала нас на щедрость и пробудила в нас даже доброту… Война несет людям духовное испытание и духовный суд».

На Дворцовой площади. 1914 г.

Так восприняло русское общество, точнее культурный слой русского общества, начало Первой мировой войны.

Дневники Прасковьи Мельгуновой-Степановой (1882–1974), супруги историка и издателя С. П. Мельгунова, работавшей в годы войны в госпитале, в 1922 году вместе с мужем высланной из России, дают картину происходящего.

Война еще не началась, но дыхание ее уже чувствовалось в Москве.

«22 июля. Москва имеет странный вид: на Тверском бульваре стоят взятые в мобилизацию телеги под конвоем; на Патриарших прудах – артиллерийский обоз; всюду солдаты или запасные, которых толпами гонят; видела сегодня на Покровке запасных, загоняемых в IV мужскую гимназию».

А уже 4 августа в дневниках говорится о «Воззвании градоначальника об устройстве частных лазаретов». О том, что уже много раненых и «стоят в вагонах с 1 часа ночи до 8 ч. утра, ожидая разгрузки».

В дневниках очень много о госпиталях, лазаретах, об огромном количестве раненых, нахлынувших в Москву.

Именно в этих тяжелых условиях и Наталья Васильевна Крандиевская, как и многие женщины, пошла работать в лазарет.

Показано то лицо войны, на которое часто закрывались глаза.

«23 августа

С. (муж Прасковьи Сергей Мельгунов. – Н.Ш.) был вчера на заседании Пироговского общества. Оказывается, полная дезорганизация царит везде. В Москву уже привезли 35 000 раненых: 5000 из них отправлено дальше, 10 000 кроватей приготовил город, а больше ничего нет. Вчера ждали 1000, а привезли 6–8 тыс. – девать некуда: свалили в университете Шанявского на полу на соломе: город ссорится с Земским союзом, не знают ничего, отказывают, говоря, что не от них зависит. Ссорятся за первенство… Хорошо работают только добровольцы-студенты на вокзале, даже комендант относится к ним с почтением. Ничего не готово».

Показан патриотический подъем, выраженный и в милосердии:

«…в Управе стоят столько желающих взять раненых на дом и не могут добиться ордеров в больницы, без которых раненых не выдают, а тянется это без конца. Когда дадут раненого, то берут обязательство, что его одного не будут пускать на перевязку и не выпускать на улицу, т[ак] ч[то] держать их у себя надо, вроде как под арестом – не очень-то это приятно и очень затруднительно. Вообще город ставит массу затруднений и злится. Ему отпущено 38 миллионов на помощь раненым, а он все старается даром спихнуть раненых, но когда что-нибудь наконец дает, приходится благодарить…»

«На Высших женских курсах больные свалены и лежат без всякой помощи, а в устроенные лазареты их не дают, и когда люди идут предлагать свои услуги – им говорят: «у нас довольно». Малинин расписал царю, что у города 50 000 коек готово и будет 200 тысяч, а на деле из 35 000 разместили только 10 000».

И везде одинаковое положение. В военном госпитале на Екатерининской площади: «на 600 раненых там восемь сестер и три доктора, перевязочного материала нет, белья нет, одеял и кроватей нет – ничего нет. Воровство идет вовсю – шлют 1000 простыней, приходит 500 и т. д., пакля вместо ваты… Хочу перейти туда».

В те дни произошло важное событие.

«9 сентября

«Третьего дня (то есть 7 сентября. – Н.Ш.) С. был на интересном заседании писателей, ученых, общественных деятелей и артистов, собравшихся с целью выразить протест против немецких зверств. Заседание открыл Ю. Бунин, заявив, что его брат, Иван, составил воззвание к русскому народу или ко всем, и что все собравшиеся, конечно, не могут молчать и должны подписать. Южин, председатель, предложил всем высказаться – молчание. Тогда С. сказал, что раньше, чем обсуждать, надо знать воззвание и попросил его прочесть. Иван Бунин прочел лирическое воззвание, написанное от имени писателей, артистов и художников, написал воззвание с протестом против жестокостей немцев».

«То, чему долго отказывались верить сердце и разум, – говорится в воззвании, – стало, к великому стыду за человека, непреложным: каждый новый день приносит новые страшные доказательства жестокостей и варварства, творимых германцами в той кровавой брани народов, свидетелями которой суждено нам быть, в том братоубийстве, что безумно вызвано самими же германцами ради несбыточной надежды владычествовать в мире насилием, возлагая на весы мирового правосудия только меч».