Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Самое трудное предстояло впереди. Исправить постыдную ошибку, одернуть сердце, взять его в узду. Главное, чтобы сам Толстой ничего не знал и никогда бы не узнал. Для этого надо: по приезде спокойно встретить, поздравить, упрекнуть за скрытность, сохранить простоту приятельского тона. “Но почему же, почему же все-таки, – спрашивала я себя, – сам он не сказал мне о Маргарите ни слова? Ведь мы беседовали так откровенно в последний раз”. (Вспоминать об этой беседе было сейчас слишком мучительно, я даже зажмурилась, чтобы не вспоминать.)».

Ну что ж… Так ведь Толстой ничего и не обещал. Это она, поэтическая душа, сама себе придумала что-то несбыточное.

Мечты, мечты… Она еще мечтала найти любовь, мечтала встретить того единственного, с которым можно связать свою жизнь. Она писала…

Меж черных пик девяткой красной,
Упавшей дерзко с высоты,
Как запоздало, как напрасно
Моей судьбе предсказан ты!

На краткий миг, на миг единый

Скрестили карты два пути.
И путь наш длинный, длинный, длинный,
И жизнь торопит нас идти.

Чуть запылав, остынут угли,

И стороной пройдет гроза…
Зачем же веще, как хоругви,
Четыре падают туза?

Вот, казалось, и все. Тяжелые дежурства в лазарете помогали справиться с переживаниями. Когда рядом столько горя, столько страданий… Именно рядом. В городе, в городском обществе, это так не ощущается. А вот в лазарете… События развивались, действительно, как в романе.

Наталья Васильевна рассказала об особенно трудном дежурстве. Рассказала проникновенно, с болью…

«Эта ночь в лазарете была особенно трудной и беспокойной. Накануне привезли тяжело раненных и многих уложили на койки не для того, чтобы лечить, а для того, чтобы дожидаться смертного часа. Список таких безнадежных я нашла на столе в дежурной комнате. Две фамилии из этого списка были уже вычеркнуты карандашом…»

Сознание того, что перед ней раненые, которые еще живы, которые нуждаются в помощи и помощь эта, в виде облегчения страданий, им оказывается, было особенно тяжело.

«Что могла сделать я, ночная сестра, для облегчения этих мук? – вспоминала Наталья Васильевна. – Дать попить, перевернуть на другой бок, поправить подушку или пузырь со льдом, просто присесть рядом, взять горячую руку в прохладные ладони, подержать ее молча? Все эти жесты милосердия были так незначительны, так ничтожны…»

Медицинские сестры в палате с ранеными

Домой утром вернулась совсем без сил. А дома ожидало письмо с фронта… От него, от Алексея Толстого. Но не от ее Толстого, которого она была уже готова так называть, а от жениха юной балерины. И все же она вскрыла конверт. А там обычные строки…

«“…сижу на маленькой станции, дожидаюсь киевского поезда; четыре дня мы скакали в телеге по лесам и болотам, по краю, только что опустошенному австрийцами. Мы кочевали в разрушенных городах, в сожженных деревнях, среди голых полей, уставленных маленькими, только что связанными крестами. В лесах до сих пор ловят одичавших австрийцев. Повсюду разбитые артиллерийские парки, опрокинутые повозки. Вез вам осколки от бризантных снарядов, но ямщик уложил их на дно телеги, и они провалились, должно быть. Привезу в другой раз. Вилочки были бы полезны, если бы мы доставали еду, но мы питались странно думать, чем. Впечатление громадно. Целую вашу руку, горячий привет вашим. А. Т.”.

Долго я стояла посреди комнаты с этим письмом в руках. “Спокойно, спокойно. Ничего не случилось, – убеждала я себя, складывая вчетверо хрустящий листок бумаги, – письмо как письмо, простое, приятельское, с перечнем дорожных впечатлений. “Вез вам осколки бризантных снарядов”… Ну, что ж! Обычная любезность, быть может просто благодарность за складную вилочку. Не надо ничего преувеличивать. Я вздохнула, не перечитав сунула письмо обратно в конверт и присоединила его к двум открыткам у себя в столе, полученным раньше».

А Толстой собирал материалы для корреспонденций, готовил очерки, был свидетелем постоянных, ежедневных подвигов русских солдат и офицеров, которые даже не подозревали, что давно уже проданы царским правительством, готовившим крушение империи – свержение царя, превращение России в сырьевой придаток Запада. Заговор зрел, но для того, чтобы его осуществить, предатели всех уровней старались помешать победам русской армии и обеспечить успехи армиям противника.

До такого уровня понимания происходящего в ту пору доходили далеко не все, не доходил до этого и Толстой, но сама война представала перед ним во всем своем и величии, как действо по защите Отечества, и во всех ужасах, поскольку несла страдания каждый день и каждый час.