Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Он часто писал Наталье Крандиевской, но письма не были ласковыми и нежными, вероятно, потому что вокруг было столько грубого и жестокого. Но он помнил о ней, и трудно сказать, что думал в ту свою командировку о будущем их отношений.

И снова все произошло нежданно-негаданно. Наталья Васильевна рассказала о новой, действительно неожиданной для нее встрече:

«Утром, после одного из ночных дежурств, швейцар позвал меня на лестницу:

– Вас спрашивают.

– Кто?

– Не то военный, не то нет.

Я вышла в вестибюль. Между вешалками стоял Толстой.

– Я только что с поезда, – сказал он.

Поцеловал руку. Я подумала: “Странно! Почему же ко мне, а не к ней?” – спросила:

– Как вы разыскали меня?

– Очень просто. С вокзала на Кривоарбатский, оставил вещи и к вам на Хлебный. А с Хлебного – сюда.

– Подождите минутку, я сейчас буду свободна.

Я сдала дежурство дневной сестре, и мы вышли вместе. Утро было пасмурное и по-осеннему прохладное. То ли от бессонной ночи, то ли от волнения неожиданной встречи меня чуть-чуть знобило в легком пальто.

На Толстом же была какая-то фантастическая комбинация из трех видов одежды – военной, спортивной и штатской.

– Что это за костюм? – спросила я.

– Костюм для похищения женщин.

– И много вы их похитили?

– Начинаю с вас, – он взял меня под руку, – похищаю и веду в “Стрельну” завтракать. Вы, верно, натощак? Я тоже. Горячего кофейку бы, а? Хотите?

– Хочу, только очень, очень горячего, – согласилась я, чувствуя себя почти счастливой, оттого что мне с ним так вольно, так просто и легко.

“А как же Маргарита?” – шевельнулось в мыслях, но я отмахнулась».

Толстой рассказывал о фронте, рассказывал живо, в его словах рождались образы будущих героев романа. Подарил коробочку с осколками бризантного снаряда, заметив, что они приносят счастье.

Рассказ отвлек от мыслей о главном, о том, что он ведь жених – жених юной балерины. И она спросила, сказала неожиданно, когда они, собираясь выпить, подняли рюмки:

– Вас можно поздравить?

– С чем?

– Говорят, вы женитесь?

– Ах, вам уже сообщи-и-ли! – протянул он как-то пренебрежительно, словно вместо “сообщили” хотел сказать “насплетничали”. – Маргарита Кандаурова моя невеста, это верно. А поздравлять, пожалуй, преждевременно.

После этого мы долго молчали. Я слушала, как фонтанчик ронял слезы в бассейн – кап-кап-кап. Толстой дымил трубкой, задумчиво прищурясь глядел мимо меня в сторону. Потом сказал, вздохнув:

– Все это совсем не так просто, уверяю вас. Я даже не знаю, как вам объяснить это. Маргарита – не человек. Цветок. Лунное наваждение. А ведь я-то живой! И как все это уложить в форму брака, мне до сих пор неясно.

Его недоуменно расширенные глаза остановились на мне, словно ожидая ответа. Но чтобы ответить, надо было сделать над собой усилие, такая внезапная усталость и безразличие овладели мною. И было все равно, замечает ли Толстой эту перемену во мне, нет ли.

Еле слышно, как будто не ему говорила, а самой себе, я сказала:

– Одного не могу понять, почему вы здесь, а не там?»

Чего она ожидала? Быть может, заявления о том, что не все еще решено, что она, Наталья, не выходит из его сердца, а потому он здесь, потому сразу с вокзала приехал именно к ней.

Но он пояснил с убийственной простотой.

«– У Маргариты репетиции по утрам, – словно оправдываясь, объяснил он, – вечером танцует. Я к ней перед спектаклем заеду, непременно.

Это уже было просто смешно.

– С вами можно окончательно запутаться, – сказала я, – не человек вы, а сплошной ребус!

Эта аттестация ему понравилась, и мы оба повеселели.

– Я тоже “штучка с ручкой”, как и вы, – засмеялся он. (Штучка с ручкой – было мое прозвище в “обормотнике”)».

Понять Толстого Наталье Васильевне было сложно, но она и не стала стараться понять. Она была словно под гипнозом. Начались встречи, причем пока дома у Крандиевских. Причем она понимала, что он выбирает время таким образом, чтобы не лишать себя возможности быть с невестой. Он не скрывал, что весь вечер проводит на балетных спектаклях, после которых обязательно провожает невесту домой, и лишь после этого, хотя уже и поздно во времени, отправляется к Крандиевским.

Наталья Васильевна писала:

«Время шло. Визиты Толстого стали почти ежедневными. Уже ничего нельзя было ни понять, ни объяснить, да я и не пыталась это делать. Не все ли равно, думала я, каким словом определить то, что не поддается определению. И почему все отношения на свете должны упираться непременно в любовь? В дни, свободные от ночных дежурств, установился такой обычай: с двенадцати до пяти Толстой работал (он писал тогда пьесу “День битвы”), вечер проводил в Большом театре, где танцевала Кандаурова, а после спектакля, отвезя ее домой, ехал на Хлебный. Мы с сестрой уже привыкли к тому, что ночью, во втором часу, когда в доме уже все спали, раздавался звонок.

– Кто? – спрашивала Дюна через цепочку, и Толстой низким басом отвечал неизменно одно и то же:

– Ночная бабочка!

А. Н. Толстой во время Первой мировой войны