Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

– Совершенно не понимаю, как быть дальше! Сорвал со всех, с кого было можно, уже тридцать семь тысяч франков, – в долг, разумеется, как это принято говорить между порядочными людьми, – теперь бледнеют, когда я вхожу в какой-нибудь дом на обед или на вечор, – зная, что я тотчас подойду к кому-нибудь, притворно задыхаясь: тысячу франков до пятницы, иначе мне пуля в лоб!

Наталья Васильевна писала по поводу денег:

– Что ж, в эмиграции, конечно, не дадут умереть с голоду, а вот ходить оборванной и в разбитых башмаках дадут…

А ведь в 1907 году, побывав во Франции с Софьей, Толстой восхищался Парижем:

«Что за изумительный фейерверковый город Париж. Вся жизнь на улицах, на улицу вынесены произведения лучших художников, на улицах любят и творят… И люди живые, веселые, общительные…

Прозу пока я оставил, слишком рано для меня писать то, что требует спокойного созерцания и продумывания».

И далее:

«Здесь все живет женщиной, говорит и кричит о красоте, о перьях, о разврате, о любви, изощренной и мимолетной. Люди как цветы зацветают, чтобы любить, и хрупки и воздушны и ярки их сношения, грешные изысканные орхидеи француза и теплица, полная греховного их аромата – Париж».

Теперь Париж был иным, да и встретил по-иному. Безжалостный, жестокий или просто равнодушный. Действительно, с голоду не умереть, но не хлебом единым жив человек.

Летом 1920 года, отдыхая на побережье Франции, Толстой отметил: «Бретань. Крошечная деревушка не берегу моря. Из далекой России доносились отрывочные сведения о героических боях с поляками, о грандиозных победах у Перекопа. Я работал тогда над первой книгой трилогии “Хождения по мукам”. Работа двигалась к концу. Но вместе с концом созревало сознание, что самое главное так и осталось непонятным, что место художника должно быть не здесь, среди циклопических камней и тишины… но в самом кипении борьбы, там, где в муках рождается новый мир».

В Бретани в начале XX в.

Где же рождался этот новый мир? Конечно, он рождался в России. Правда, Бунин считал, что летом 1921 года Толстой думал о переезде не в Россию, а в Германию. Он стремился в Берлин. Из Бордо, где Толстые проводили лето, Алексей Николаевич писал Бунину:

«Милые друзья, Иван и Вера Николаевна, было бы напрасно при Вашей недоверчивости уверять Вас, что я очень давно собирался вам писать, но откладывал исключительно по причине того, что напишу завтра… Как вы живете? Живем мы в этой дыре неплохо, питаемся лучше, чем в Париже, и дешевле больше чем вдвое. Если бы были хоть “тительные” денежки – рай, хотя скучно. Но денег нет совсем, и если ничего не случится хорошего осенью, то и с нами ничего хорошего не случится. Напиши мне, Иван, милый, как наши общие дела? Бог смерти не дает – надо кряхтеть! Пишу довольно много. Окончил роман и переделываю конец. Хорошо было бы, если бы вы оба приехали сюда зимовать, мы бы перезимовали вместе. Дом комфортабельный, и жили бы мы чудесно и дешево, в Париж можно наезжать. Подумай, напиши…»

«Тительные денюжки», очевидно, – титульные, то есть эквивалент денежных средств.

А уже 16 ноябри 1921 года письмо пришло из Германии:

«Милый Иван, приехали мы в Берлин, – Боже, здесь все иное. Очень похоже на Россию, во всяком случае очень близко от России. Жизнь здесь приблизительно как в Харькове при гетмане: марка падает, цены растут, товары прячутся. Но есть, конечно, и существенное отличие: там вся жизнь построена была на песке, на политике, на авантюре, – революция была только заказана сверху. Здесь чувствуется покой в массе народа, воля к работе, немцы работают, как никто. Большевизма здесь не будет, это уже ясно. На улице снег, совсем как в Москве в конце ноября, – все черное. Живем мы в пансионе, недурно, но тебе бы не понравилось. Вина здесь совсем нет, это очень большое лишение, а от здешнего пива гонит в сон и в мочу… Здесь мы пробудем недолго и затем едем – Наташа с детьми в Фрейбург, я – в Мюнхен… Здесь вовсю идет издательская деятельность. На марки все это грош, но, живя в Германии, зарабатывать можно неплохо. По всему видно, что у здешних издателей определенные планы торговать книгами с Россией. Вопрос со старым правописанием, очевидно, будет решен в положительном смысле. Скоро, скоро наступят времена полегче наших…»

Он звал в Бунина в Германию, а сам рвался в Россию.