Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

«С утра я была настроена очень энергично. Решила действовать, не теряя ни одной секунды. Все шло вначале довольно гладко. Чагин (приглашенный тоже на “шумство”) безболезненно подписал ордер в кассу и осведомился, к которому часу приезжать.

– К семи. Не опаздывайте, – сказала я, думая про себя: “Самой бы не опоздать!”»

В своем дневнике она записала все, что пришлось испытать в тот день, в общем-то самый обычный день писательской жены.

«…фининспектор, зверь по фамилии Птицын, уперся с отсрочкой платежа и тут же проглотил сразу большую часть взятых сегодня авансов. Но это было неизбежно, как судьба. Огорчаться и сетовать было глупо».

Но основные и неотложные задачи оказалось решить проще, чем те, которые можно было бы отнести к прихотям. И Наталья Васильевна рассказала:

«Исполнив все мелкие поручения, я занялась миногами, и по сравнению с той затратой сил и энергии, какая ушла на них, все остальное мне показалось пустяком. Миног не было нигде. Ни в живорыбных садках, ни на базарах, ни в магазинах. Что делать? Уже в пятом часу кто-то из знакомых, встреченных на улице, догадался послать меня на Клинский рынок, где я нашла наконец эту рыбу. На радостях я накупила ее столько, что едва смогла донести до трамвая. На одной руке у меня висела сумка с вином, на другой – сумка с миногами, сверток с ними же был зажат под мышкой. Взбудораженная неожиданной удачей, я не замечала тяжестей; я представляла себе, как будет доволен Алеша.

Подъезжая к вокзалу, я взглянула на часы. Две минуты до отхода поезда. Я приготовилась спрыгнуть с подножки; сзади кто-то подтолкнул меня деревянным сундуком, я полетела прямо в грязь, в талый снег на мостовой. Милиционер помог мне подняться. Промокшая, с разбитой коленкой я подбирала свои миноги, рассыпанные на мостовой. Тут же багровела в снегу лужа вокруг разбитой бутылки мукузани.

Уминая в сумку миноги, погружая руки в эту скользкую, змеиную кашу, я плакала от омерзения к ней, от жалости к себе, от обиды.

– Окаянная рыба! И на эту гадость убить день! В рот никогда не возьму… Будь она проклята!

Так, причитая, я все же подбирала и уминала, и снова подбирала миноги до тех пор, пока не убедилась, что больше на мостовой их нет. Тогда выяснилось, что потери мои, в сущности, невелики. Вино цело. Разбиты только бутылка мукузани и коленка. Утешенная столь незначительным ущербом, я поплелась на вокзал. Конечно, на поезд в 5 часов 30 минут я опоздала. Следующий был в 6 часов 10 минут.

В буфете я села под пальмой, у столика, и сразу почувствовала, что устала. Колено болело, чулок был разорван. Варежки мокрые, хоть выжми. Сырая шуба пахнет собакой. Я сидела в полном угнетении. Передо мной вдоль пустого прилавка на буфете были выставлены в ряд тарелочки с нарезанной селедкой, убранной цветистыми кусочками моркови и свеклы. Я с утра ничего не ела и вдруг – захотела есть.

Подошедший официант махнул салфеткой вправо и влево по скатерти и поставил передо мной тарелочку.

– А есть чем я буду? – спросила я.

– Документ имеете? – уныло осведомился официант.

– Зачем это?

– Без документа прибор не полагается.

– Это что еще за новость?

– Не новость, а воровство, – сказал официант нравоучительно, – надо сознательность иметь, гражданка.

Я дала ему паспорт, а в обмен он принес мне сильно помятую оловянную ложку. Есть селедку оловянной ложкой было очень противно с непривычки и как-то унизительно. Но я ела и думала о том, какая я несчастная, вконец замотанная женщина. А главное, дома никто не оценит моих героических усилий с миногами и даже не заметит их.

Для чего я стараюсь? Конечно, за столом будут пить мое здоровье; Алеша первый подымет тост за Бубу самоотверженную, и все его шумно подхватят. Миноги будут скользить по пьяным глоткам, как по маслу. Нет, это не стоит затраты сил. Я устала. Сдав ложку и получив в обмен паспорт, я села наконец в вагон, в самый темный угол, с намерением хорошо и без помехи выплакаться за полчаса езды до Детского Села.

Но за минуту до отхода поезда в вагон ввалилась шумная компания хорошо одетых людей. Это были мои гости, я с ужасом убедилась в этом.

Я отвернулась к окну, стараясь глубже забиться в темный угол. Гости, к счастью, не узнали меня. Конечно, умнее было бы просто подойти к ним, нагрузить их своими авоськами. Но было стыдно и мокрой шубы, и заплаканного лица. А главное, от усталости, от неудач, от унизительной оловянной ложки на вокзале я впала в состояние козерога (так называл это Алеша), а выйти из него было не так-то легко».

Конечно, эти воспоминания – крик души. В них чувствуется затаенная обида. Столько хлопот, столько волнений ради гостей. И какова реакция?

«В Детском меня встретил и немножко успокоил мягкий снежок. Он падал с неба такой чистый, такой ни в чем не виноватый.

– Как хорошо! – вздохнула я с облегчением, усаживаясь на извозчика.

Обогнав своих гостей, я была через пять минут дома.

Алеша выбежал в переднюю:

– Наконец-то! Где ты пропадала, Наташа? У нас дом полон гостей.

Он был свежевыбрит, наряден, благоухал шипром. Снимая с меня шубу, он даже не заметил, что она мокрая.