Наука, над которой только что насмехались, еще до конца 1895 года достойно ответит своим критикам. Вильгельм Рентген, немецкий профессор физики, которому было уже за пятьдесят, до этого момента не проявил себя ничем особенным. Поздней ноябрьской ночью 1895 года он экспериментировал в своей лаборатории с электрическим током и вакуумными трубками. Как многие физики того времени, он пытался понять, что это за лучи, от которых стеклянные стенки вакуумной трубки светятся зеленовато-синим светом.
Рентген работал в одиночку. Из экспериментов других он знал, что «Х-лучи», как он их называл, могли проходить в вакуумной трубке через тонкую металлическую фольгу, не оставляя отверстий. Могут ли лучи проходить через стеклянные стенки сосуда? Рентген закрыл внутреннюю часть колбы черным картоном, затемнил лабораторию и включил ток. Колба оставалась темной. Он ощутил разочарование – но вдруг заметил на дальней стене лаборатории свет. Там висел бумажный экран, иногда применявшийся для экспериментов. Экран был покрыт веществом, которое начинало светиться, когда на него падали лучи. Теперь Рентген с удивлением заметил, что экран светится в темноте.
Рентген попробовал поставить между ними книгу в тысячу страниц и деревянный куб. Экран все равно продолжал светиться. Вскоре в своем первом научном отчете он рассказал, что если «поставить руку между аппаратом и экраном, то можно увидеть более темные тени от костей на фоне лишь чуть затемненного теневого отражения руки»74
.В январе 1896 года его лучи потрясли весь мир. Изображение костей руки госпожи Рентген стало сенсацией и обошло все газеты во всех странах. Это был прорыв в науке, прорыв такого масштаба, что мало кто мог тягаться с Вильгельмом Рентгеном, когда в 1901 году настала пора присуждать первую Нобелевскую премию по физике. «Повсюду только и разговоров что о Рентгене и его лучах. Высказываются предположения, что с их помощью можно будет даже читать спрятанные письма…» – писал Альфреду Нобелю друг из Берлина в феврале 1896 года. «Рентген, это ошеломительно, не правда ли?» – восторгалась Берта фон Зутнер в другом письме к Альфреду75
.Когда в том же месяце рапорт о потрясающем открытии Рентгена был представлен Французской академии наук, у французского физика Анри Беккереля возникла идея. А что, если все наоборот? Не может ли вещество, которое начинает светиться, создавать эти лучи? Беккерель безуспешно опробовал свою догадку на многих веществах и уже начал думать, что идет по ложному следу. Но в феврале 1896 года, исследуя соли урана, он нашел то, что искал. Оказалось, что уран спонтанно испускает излучение, похожее на рентгеновские лучи.
Анри Беккерель открыл радиоактивность.
Среди шумихи вокруг рентгеновского излучения мало кто заметил находку Беккереля. Но 28-летняя Мария Склодовская, тогда уже Кюри, обратила на нее внимание. Она как раз окончила Сорбонну и подумывала над темой докторской диссертации. Мария влюбилась во французского физика по имени Пьер Кюри. Летом предыдущего года они поженились.
Марию и Пьера заинтриговала тишина по поводу потрясающего открытия Беккереля, и вскоре они начали проводить опыты в учебной лаборатории школы, где преподавал Пьер. Именно тогда Мария и Пьер Кюри открыли радий и полоний и в 1903 году разделили с Анри Беккерелем Нобелевскую премию по физике.
В январе 1896 года Альфред Нобель заболел. Лежа в своей постели в Сан-Ремо, он едва отвечал на письма. Подвело сердце, и Альфреду пришлось обратиться к врачам, чего он обычно старался всячески избегать, считая их заключения гаданием на кофейной гуще. Один поставил диагноз «ревматическая подагра», второй – «подагрический ревматизм», ворчал Альфред. Однако перед Новым годом цветы отправились адресатам, как обычно. В дверь племянника Людвига и его жены Вальборг в Стокгольме позвонили и внесли «очаровательную корзину с цветами». Прекрасные розы «выглядели так, словно по мановению волшебной палочки мгновенно перенеслись сюда с ласковой Ривьеры». Пришло восторженное благодарственное письмо от Жюльетты Адам. Она сокрушалась, что они так редко видятся76
.Проблемы с сердцем вынудили Альфреда, усталого, раздраженного, подавленного, на целых пять недель встать на якорь. Ему исполнилось 62, и на тот напряженный образ жизни, который он вел, уже не хватало сил. Проводить «полжизни на железной дороге» уже не получалось. Альфред Нобель принял два решения: ушел из правления французского динамитного треста и связался с маклером по поводу продажи дома на авеню Малакофф. Теперь он так мало времени проводит в Париже – и вдруг к тому же удастся уговорить повара перебраться в Бофорс?77