Али-баба и тридцать девять плюс один разбойник

Мансуру, чей мозг уже плохо в силу бессонной усталости воспринимал витиеватые фразы, пришлось перечесть послание трижды, чтобы понять, о чем в нем идет речь, а когда понял, то взъярился так, что взялся громить собственную спальню. Схватив за ножку стоявший рядом с постелью бронзовый подсвечник, он принялся неистово размахивать им, круша все, что подворачивалось ему под руки – от чайного столика, подаренного ему важным гостем из Китая, до дивных статуэток и дорогих расписных кувшинов.

– Свиньи? Я тебе покажу свинью, поганый оборванец! В носилках я видал твои начинания, прыщавый идиот, хорек пучеглазый, чтоб тебя скривило, чтоб тебя шайтан побрал, шеф проклятый, вместе с твоим бестолковым телохранителем! Ах ты, черная сволочь, пес паршивый!

Сбежавшаяся на нечаянный шум в опочивальне своего господина охрана и прислуга, жалась к стенам комнаты, не решаясь остановить или хотя бы воспрепятствовать разъяренному Мансуру. Никто из них не понимал причины подобного внезапного буйства, охватившего сиятельного вельможу, но теперь уж точно ни у кого из присутствующих в опочивальне не осталось сомнений – их господином овладел джинн безумия. А перечить разбушевавшемуся ненормальному, как известно, – все равно что сражаться с бешеным львом голыми руками.

Но вскоре запал Мансура начал иссякать, а потом и вовсе сошел на нет. Запыхавшийся визирь выронил из рук погнутый подсвечник и, опустился на пол, тяжело дыша и озирая устроенный им самим же разгром в собственной комнате. Еще недавно богато обставленная спальня превратилась в пыльный барак, усыпанный осколками дорогой посуды, бесценных статуэток и обломками искусно сработанной резной мебели. Целого не осталось ничего, разве что серебряный поднос, который еще можно было выправить, да курпачи с подушками, до которых Мансур просто не успел добраться.

– Ой-ё-о! – схватился за голову Главный сборщик налогов, немного придя в себя. – Такие деньги! Такие… Ну, попадитесь вы мне, проклятые нечестивцы – придушу собственными руками! Уй-юй, мои кувшины, мои статуи! Чтоб ты сдох, Черная Собака со своим плешивым выродком Ахмедом! Что вы стоите, ослы? – набросился Мансур на прислугу, тяжело поднимаясь с пола и оскальзываясь на хрустящих под ногами осколках фарфора и мрамора. – Быстро уберите здесь все и постелите мне в главной комнате – я буду спать там. Ай-я…

В главной комнате, где Мансур обычно принимал гостей и вершил свои черные делишки, было не так душно, как в спальне – окна комнаты выходили на огромный фонтан, выбрасывающий свои хрустальные, ломкие струи высоко вверх, и потому с улицы тянуло влажной свежестью. Журчание воды действовало на Мансура успокаивающе, и он постепенно расслабился, поудобнее устроившись на подготовленном ему мягком ложе и вдыхая ночные ароматы. Мансур даже позволил себе улыбку, настолько ему стало хорошо. Глаза сами собой закрылись, губы сладко почмокали. Мансур приготовился спать.

Но не тут-то было. В окно впорхнул очередной голубь.

Визирь, потревоженный шорохом крыльев, распахнул глаза и проследил за голубем, наматывающим круги под самым потолком. Птица, немного покружив по комнате, спикировала вниз, уселась прямо на чело Главного сборщика налогов и принялась ворковать, дергая головой, будто почтительно кланялась.

– Что, опять?

Сил у Мансура уже не осталось, и он лишь лениво смахнул голубя со лба и повернулся набок, лицом к стене. Но голубь, счастливый тем, что вернулся домой не собирался сдаваться. Он упорно продолжать штурмовать голову Мансура, требуя к себе внимания.

– Да уйдешь ты от меня или нет, иблисово отродье! – замахал на голубя руками Мансур. – Кыш! Пошел вон! Кому говорю? Отстань от меня!

Голубь отлетел в сторонку, удобно устроился на узком подоконнике и, нахохлившись, с осуждением в бусинках глаз уставился на своего хозяина; тот – на голубя. И тут начался самый настоящий ночной кошмар, с той лишь разницей, что все происходило наяву. Один за другим в окно начали влетать голуби, выписывать по комнате кренделя, неистово, словно от радости, гадя на все, включая несчастного Мансура, не успевавшего увертываться от птиц и лишь заслонявшегося от них руками. Вы же помните, что голуби, перед тем как отправиться восвояси, плотно поужинали, а полет был долгим – в общем, сами все понимаете.

В мгновение ока Мансур был сплошь покрыт птичьим пометом, не хуже статуй и памятников, что стоят в парках и скверах годами. Крайне довольные собой птицы, воркуя и распушая хвосты, опускались ему на голову, плечи, важно прохаживались по рукам и ногам, не обращая ровным счетом никакого внимания на слабые протесты хозяина жилища.

– Уберите их! Уберите их от меня! – кричал уже порядком осипший Мансур. – Эй, кто-нибудь! Слу-уги, карау-ул!!!