Читаем Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950 полностью

Ну так вот – в одной половине души, «актрисочьей», как я называю, – отвратительно. Вчера была генеральная 13-ти картин, и я со своим выходом – села в калошу… Так осрамилась, что хуже нельзя…

Ну – не стоит говорить об этом – тяжело, тяжело… мучительно… Зато в другом уголке души – ясно, чисто, радостно…

Много ходили [вместе] после репетиции, много говорили. Ночь была чудесная, ясная, с синим небом, всё в звездах. Бродили по пустынным переулкам, рука об руку. Так как-то удивительно хорошо, как добрые товарищи. Первый раз за все время после весны – говорили по-настоящему серьезно и глубоко.

Все объяснил мне – и на душе стало радостно, хорошо…

Говорит, что надо быть как можно осторожнее теперь, потому что все взоры в театре с любопытством устремлены на него: как поведет себя Качалов без жены? И вот, щадя самолюбие Нины Николаевны [Литовцевой], надо вести себя сдержанно.

Просит меня помочь ему в этом, пойти ему навстречу.

На мою выходку не рассердился, но «был огорчен ужасно», страшно мучился.

Сейчас пора спать, завтра допишу.

22 [сентября 1907 г.]. Суббота

Около 2-х ночи.

Сейчас из театра. Устала адово – выбирали костюмы для «Годунова».

Вас. видала мельком.

Он такой мягкий, ласковый…

Вчера вечером я пошла его провожать к Смирновым346. Много говорили дорогой. Он просил позволения ухаживать в театре за Стаховой, Кореневой и другими девицами для отвода глаз, чтобы иметь возможность свободнее и чаще бывать вместе со мной.

Я окончательно воспротивилась.

Я же с ума сойду, если он, например, целый вечер будет сидеть со Стаховой и ни разу не подойдет ко мне. Я измучусь.

«А я думал, вы будете умницей и сами пойдете навстречу мне…»

Но оказалось, что умницей я быть не захотела.

Господи, я так нежно, так доверчиво люблю его!

[Строка вымарана.]

Он мне сказал тогда: «Аличка, ну куда же [я] для Вас: вы – вся жизнь, вся – порыв, вся – трепет… Вы – сама молодость… – А я – дряблый, старый. И потом – есть две категории людей – „уютные“ и „безумные“. Так вот, я – „уютный“, а вы – „безумная“…»

«А разве невозможно слиянье уютного с безумным?»

«Не знаю, вряд ли… Ну, [хуже] я для Вас…

Аличка, с таким темпераментом… ну, куда я с Вами?!»347

Милый, а быть может, будь у него столько же темперамента, силы и молодости, сколько во мне, я не любила бы его так сильно.

23 сентября [1907 г.]. Воскресенье

5 часов.

Сегодня у Адашева – концерт348. Будут читать все наши. Вас. будет. Хочется пойти, но вряд ли удастся, билетов, кажется, уже нет.

Милый мой!

Вчера, кажется, у него приводили в порядок квартиру – оклеивали, обивали диван. Скоро можно уже приходить к нему (под видом Адашевской ученицы). Страшно только очень. В этом же доме живут Званцев и Вишневский. Можно легко нарваться.

«Будем сидеть, говорить, пить чай… и так, чтобы я не смел до вас дотронуться…»

Господи, Господи, ну есть ли другой такой человек на всем земном шаре!..

Он мне сам говорит, что глушит себя, боится, хочет быть осторожным.

Тогда он мне сказал: «Даже если бы мое чувство к вам разрослось до такой степени, что я не в силах был бы жить так, как я живу, захотел бросить все, начать новую жизнь, – я сумел бы сказать себе „нельзя“, потому что у меня есть долг.

Вот почему я стараюсь заглушать в себе мое чувство к вам, ослаблять его»349.

Милый, родной, необыкновенный.

ночи.

К Адашеву не попала. Досадно ужасно.

Увижу ли его хоть завтра…

Боже мой, Боже мой – ведь я всегда, всегда думаю о нем…

Он очень некрасивый последнее время, лицо испитое350, желтое…

[Иногда. – зачеркнуто] Господи, так хочется порой броситься к нему, обнять его крепко, целовать без конца [это родное лицо. – зачеркнуто] эту родную голову…

Бывают минуты, когда я едва владею собой – все начинает кружиться перед глазами, подкашиваются ноги, трудно становится говорить…

[За все время. – зачеркнуто.]

24 сентября [1907 г.]

7 часов.

Сегодня видала его одну минутку – успела только спросить про концерт. Сейчас мечусь вся…

Так хочется к нему…

Не спросила его, будет ли он сегодня вечером в театре; все-таки позднее сбегаю на минутку. Не могу… Так страшно хочется увидать это дорогое лицо…

___

Последнее время я много думаю о себе как об актрисе…

Мысли мрачные…

Я робею так, что ноги на сцене двигаются с трудом…

Это – мучительно.

Оттого я неизящна, неловка…

Я не буду большой актрисой…

Это ужасно!

25 сентября [1907 г.]. Вторник

Вчера опять долго гуляли с Вас. Вечер теплый, небо звездное, темное… Там и сям листья кружатся желтые… Грустно и тихо в воздухе…

Осень…

Идем рука об руку, крепко и бодро…

Народу ни души…

Шаги раздаются отчетливо, громко…

Порой разговор обрывается на полуслове, [и мы. – вымарано] идем, крепко прижавшись друг к другу, молчим…

Молчанье выразительнее и сильнее слова…

В эти минуты я чувствую себя большой…

Небо темное опрокинулось мягко, любовно, ветерок – [такой. – вымарано] тихий.

Буду заниматься с ним – [дефект текста].

Сам предложил вчера…

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное