Алька. Кандидатский минимум

– Мужики, машину водки разгрузите? Пропадаю, грузчик – сволочуга, ужрался подлец, а водитель – гад, разгружать не хочет, не в ладах мы. Там всего-то двадцать ящиков водки и портвейна десяток. По бутылке «Столичной» на нос.

– Всего-то?

– Хорошо, после разгрузки ещё пузырь с закуской – яишню разжарю с колбасой.

– Ну, это другое дело, щас спроворим.

Принять его за колдыря было возможно, Александр Иванович много лет ходил в сером габардиновом пальто, которое, по слухам, привёз в 1930 году из командировки в Германию.

Сходил за своим то ли замом, то ли референтом и водителем, сказал:

– Пойдёмте, надо женщине помочь.

Начальство сказало – не вильнёшь, сгрузили втроём за полчаса тридцать ящиков, потом под яичницу распили в подсобке бутылку водки на двоих – водитель же за рулём, затем Целиков купил самый дорогой коньяк, сели в чёрную «Волгу» и укатили.

Было, не было, не знаю, но на кафедре эта байка ходила.

Что было доподлинно, это то, что под его патронажем ежегодно отмечали День кафедры. Действо это проходило традиционно в ресторане «Пекин». Пока был здоров, Целиков приезжал на банкет, ему наливали полфужера водки, разогревали её зажигалкой и поджигали. Александр Иванович произносил тост, в зале гасили свет, и он выпивал горящую водку. Гена рассказывал, что зрелище было достойное. Меня не раз приглашали на это торжество, но я не ходил, считал, что это неправильно, – на таких мероприятиях должны быть только свои.

Рассказывали, что на одном таком банкете напротив Целикова сидел аспирант, который то ли боясь произвести плохое впечатление на академика, то ли по медицинским показаниям не пил. Александр Иванович шутейно процитировал фразу Воланда:

– Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы.

Аспирант с перепугу так набрался, что его унесли на руках.

Целиков, глядя ему вслед, произнёс:

– Хороший парень, надо приглядеться.

* * *

В конце сентября меня вызвал заведующий кафедрой, я не представлял, зачем я ему понадобился. Антон Михайлович был человек открытый, контактный. Я его видел на заседаниях кафедры, на обычных и выездных. Он был не дурак выпить, но всегда знал меру, был человек жизнерадостный и глубокий, на весенних выездных заседаниях кафедры любил поиграть в кружок в волейбол. Николай Иванович поговаривал, что Антон тащит кафедральное одеяльце в сторону секции резания. Может быть, я не очень понимал, что там у нас можно было тащить, куда и зачем, и зачем я ему понадобился, я тоже не понимал.

Зинаида Ивановна – секретарь кафедры – сказала:

– Проходи, он тебя ждёт.

Я постучался, услышал голос завкафедрой:

– Войдите. – Я вошёл, Дальский сказал:

– Дверь закройте.

Завкафедрой был явно на нерве, вышел из-за стола, прохаживаясь по кабинету, сказал:

– Так дела не делают, Алек Владимирович.

Я опешил, какие дела, что я такого натворил?

– Какие дела, что Вы имеете в виду?

– Не валяйте дурака. Вы что, думаете, это как-то могло пройти мимо меня?

– Антон Михайлович! Я не понимаю, что Вы имеете в виду.

– Да что Вы Ваньку-то валяете, что, Вы хотите меня уверить, что это произошло не по Вашему желанию? Что Вы не принимали в этом никакого участия?

– Да в чём?

Дальский указал на бумагу, лежащую на столе:

– Читайте.

Я начал читать и обомлел, это был внутренний циркуляр из отдела загранпоездок, из которого вытекало, что меня отзывают на курсы французского языка. Зачисление на эти курсы ещё не гарантировало зарубежную поездку, но вероятность таковой была весьма высока. Теперь реакция Дальского мне стала понятна – пришёл такой простой по виду, ковырялся там потихоньку, чем-то занимался – чем непонятно, а сам нашёл ходы и собрался в загранку, причём как говнюк всё гнило устроил, никому ничего не сказал, всё шито-крыто – кому это понравится?

Я стал объяснять, рассказал про совместную работу с Сержантовой на выборах, про мою просьбу не забыть меня, но в будущем. Дальский слушал и явно мне не верил, сказал:

– Ну, допустим, и что Вы собираетесь делать?

– Пойду к Сержантовой решать вопрос, ехать я никуда не собираюсь.

Антон Михайлович развёл руками и, ничего не отвечая сел за стол, а я пошёл в отдел загранпоездок, или как там он назывался, к Сержантовой.

Услышав меня, Валентина Степановна чуть не заплакала. Она была расстроена, одновременно рассержена и растеряна. Я понимал, она хотела сделать хорошее для человека, которому симпатизировала, предприняла какие-то действия, что наверняка потребовало от неё определённых усилий, а этот козёл является и говорит: спасибо, но мне не надо. А ведь сам просил, гад! Придя в себя, она сказала:

– Вы представляете себе, как Вы меня подводите? Мне документы – крайний срок – пятница – подавать нужно. А где я человека найду за такое время?

– Валентина Степановна, я вам завтра приведу парня, он лучше меня в пять раз – коммунист и отличный парень.

– Ну, давайте, только не подведите.

– Да ни в жисть.

Выйдя из кабинета, я тут же направился искать Генку, что было несложно – он сидел, зарывшись в бумаги, что-то изучая, увидев меня, радостно разулыбился.