— Ну да, но… я полноправный автор своих фильмов. В смысле: я и продюсер, и режиссер, и сценарии пишу сам. Это значит, что в каждый момент я работаю не над одним фильмом, а снимаю кусочки какого-то большого фильма, работа идет поэтапно. Можно сказать, что каждый фильм — это отклик на предыдущий, есть такое перекрестное влияние. Но всегда сохраняются общие темы, хотя, конечно, иногда хочется что-то сделать по-новому, заняться чем-то другим. Допустим, я снимаю фильм о любви, серьезный, меланхолический, и теперь мне хочется, чтобы следующий фильм был о смешной стороне любви. Такая вот реакция на предыдущий фильм, хочется переключиться. Но всё равно в итоге фильмы складываются в некое единое полотно, их объединяет некое настроение…
— Да, если рассматривать вашу новую картину «Девушка и смерть» как фильм о любви, то это весьма печальная любовь. Вы были настроены меланхолично?
— «Девушка и смерть» тоже была реакцией на предыдущий фильм — картину «Душка». Когда я ездил в Москву и участвовал в передаче Первого канала, посвященной «Душке», многие ругали меня за то, что я подшучиваю в этом фильме над русскими. Но я не совсем согласен с такой трактовкой. В любом случае, я решил, что должен снять о России другой фильм, в совсем ином духе. Кроме того, мне хотелось поработать с русскими актерами. Перечислю: Сергей Маковецкий, Рената Литвинова, Леонид Бичевин, Светлана Светличная. Мне очень нравятся русские актеры, они такие дисциплинированные. Великолепные актеры. Мне также очень понравилась российская публика. Эти зрители не просто сидят и лениво смотрят кино — нет, они смотрят вдумчиво, их сознание работает. Мне хотелось сделать фильм, в котором моими глазами, с моей точки зрения шла бы речь немножко о Пушкине, немножко о Чехове… Точнее, не рассказывать о Пушкине, а просто создать особую пушкинскую атмосферу… Я, конечно, не могу снять русский фильм. Могу только смотреть на русских со стороны и черпать в этом вдохновение… Меня интересует тема старой России…
— А чем русские отличаются от голландцев?
— Разница большая. Голландцы очень прагматичны. Это учителя, полицейские, бизнесмены, бухгалтеры, прагматичные деловые люди. В нашем национальном характере нет ничего поэтического… Например, русские дети учатся играть на пианино, а голландские обязаны учиться плавать. У голландцев врожденный страх перед водой — ведь половина Голландии расположена ниже уровня моря. Поэтому голландцам не до созерцания неба, им неохота любоваться волнами или облаками — они должны смотреть себе под ноги, должны крепко стоять на земле. Как-никак мы живем под постоянной угрозой наводнения. Русские больше ориентированы на зрительное восприятие. Они мыслят сложнее… Я вспоминаю, как несколько лет назад я пришел в Русский музей в Петербурге. Меня потрясли иконы. Понимаете, икона вроде бы не выражает никаких эмоций (
— А кто более влюбчив — русские или голландцы?
— Ох, любовь… Понятия не имею. Любовь — это своего рода болезнь. Мне кажется, русские считают, что любовь не имеет ничего общего с человеком, в которого ты влюблен, любовь существует в твоей собственной голове, чем богаче у тебя воображение, тем больше вероятность влюбиться… Ну а мои дети обычно влюблялись моментально, когда я уезжал отдыхать. Мне их пассии обычно не нравились, а они: «Пожалуйста, уезжай в отпуск». Через две недели я возвращался: всё в порядке, любовь прошла, конец романа… Так-то…
— Но вы, наверно, не совсем типичный голландец, раз вы снимаете такое кино — не самое прагматичное.
— Я более популярен за границей, чем в Голландии. Ничего не могу с этим поделать. Собственно, по происхождению я католик… Точнее, сам я неверующий, но мне очень нравится религия, ее зрелищная, театральная сторона, понимаете? Католики очень хорошо умеют лгать, мысленно находить всякие увертки. Собственно, мы, кинематографисты, делаем нечто подобное. Мне нужен простор для маневров, когда истина — не в том, что ты видишь своими глазами, а в том, что кроется за этой видимостью. Кстати, голландцам несвойствен такой подход.