Аллея кошмаров

Откуда ни возьмись, на тротуар выбежали два юных оборванца, страшно довольные тем, что шастают по городу после полуночи. Они гонялись друг за другом вдоль парковой стены, в тени деревьев. Один толкнул другого, выкрикивая какие-то ругательства, и тот, кого толкнули, срикошетил на Лилит. Извернувшись, как падающая кошка, она отскочила в сторону, и бедняга во весь рост растянулся на щебенке, обдирая ладони. Потом сел и прыжком бросился с кулаками на своего приятеля. Все детские игры одинаковы, подумал Стэн, глядя на них. Сначала дурачатся, пока кто-нибудь не поранится, а потом начинают драться. Обменяются парой тумаков, а через минуту снова помирятся. О господи, ну зачем мы вырастаем в такую жизнь? Кто установил, что надо добиваться женщин, власти, денег, любви, держать фасон, хранить лицо, продвигать номер, улещать антрепренеров, выцыганивать свой чек…

Глубокой ночью горели редкие фонари. Рычание города стихло до еле слышного гула. Идет весна, и стройные тополя невинно стоят у долины с травянистыми пригорками под рукой… ну почему оно не забывается? В глазах мутилось, губы поджались.

И тут Лилит взяла его под руку, повернула, подтолкнула через дорогу к жилому дому, где у нее были апартаменты, где она творила свое особое волшебство, где запертые шкафы были полны досье. Где она говорила клиентам, как поступать, если захочется выпить, если захочется что-нибудь сломать, если захочется принять снотворного и уснуть навсегда, если захочется переспать с горничной или чего им там еще хочется такого страшного, что они согласны платить ей двадцать пять долларов в час, лишь бы она им сказала либо почему можно так делать или продолжать так делать или думать о том, чтобы это делать, либо как перестать это делать или перестать хотеть это делать или перестать думать о том, чтобы это делать, либо заняться чем-нибудь еще, почти таким же хорошим, или чем-то плохим, которое однако же доставляет удовольствие, или просто чем-нибудь таким, что позволяет что-то делать.

У дверей ее апартаментов они остановились, и она обернулась к нему, безмятежно улыбаясь, давая понять, что сегодня он к ней не войдет, что сегодня он ей не нужен, что сегодня она его не хочет, не хочет его губ на своих губах, не хочет, чтобы он опускался на колени рядом с ней и целовал ее, не хочет от него ничего, кроме уверенности в том, что когда ей захочется его в ночи, когда ей захочется его губ и его преклоненных колен и поцелуев, то она заставит его все это проделать но только тогда когда ей этого захочется и именно так как ей этого захочется потому что ото всех она брала только то что ей хочется и позволяла ему все это лишь потому что ей этого хотелось а не потому что у него это получалось лучше всех хотя он не знал были ли другие и знать не хотел и это не имело никакого значения и он был в ее распоряжении в любое время когда ей этого хотелось поскольку именно это было ей свойственно и он повиновался ей во всем потому что она держала в руке золотую нить по которой в него струился животворный ток а в глазах ее был реостат регулирующий силу этого тока и она могла лишить его жизненных сил и истощить его и заморозить до смерти если бы ей этого захотелось и вот в какой переплет он попал только ему было все равно потому что до тех пор пока золотая нить вплетена в его мозг он способен дышать и жить и двигаться и стать таким великим как она пожелает потому что она посылает по нити животворный ток чтобы он стал великим и жил и даже занимался любовью с Молли когда Молли докучала ему расспросами не надоела ли она ему и не собирается ли он с ней расстаться пока не поздно а то она превратится в старую кошелку утратит привлекательность для других мужчин и ссохнется изнутри так что никогда больше не сможет иметь детей.

Все это он увидел в полной нижней губе, в острых скулах и подбородке, в огромных серых глазах, которые в темном коридоре казались лужицами чернил. Он хотел ее о чем-то спросить и облизнул губы. Она прочла его мысли и кивнула, а он, со шляпой в руках, стоял на три ступеньки ниже, устремив на нее умоляющий взор. А потом она даровала ему просимое – свои губы на краткий, теплый, нежный, сладкий, влажный миг и мимолетное касание языка, будто слова «спокойной ночи», вылепленные из мягкой влаги. Потом она исчезла, а он остался ждать – еще день, еще неделю, еще месяц, готовый сделать все, что она пожелает, лишь бы она не оборвала золотую нить, а сейчас он заполучил ее позволение, извлеченное из его разума, и он поспешил им воспользоваться, прежде чем она передумает и по невидимой нити, вплетенной в его мозг, пошлет леденящий запрет, который остановит его руку в шести дюймах от его губ.

Неподалеку от ее дома был коктейль-бар со стеклянной вывеской, освещенной изнутри: «БАР». Стэн торопливо вошел. Фрески зигзагами пересекали трехцветную стену, негромко играло радио, а бармен кивнул на стул в дальнем конце стойки. Стэн выложил доллар на полированную столешницу:

– «Хеннесси», трехзвездочный.

– «Treues Liebes Herz»[48] под смех и гам играли музыканты там, вальс Штрауса…[49]