Аллея кошмаров

Тук! – прозвучало с журнального столика, на котором стоял фонарь.

Тук!

– Это посланник из потустороннего мира? – хриплым шепотом спросил медиум.

Тук! Тук! Тук!

– Приветствуем тебя, о дух! Все ли устроено, как положено? Можно ли сделать свет поярче?

В ответ раздались еще три удара. Гриндл потянулся к лампе и подкручивал фитиль до тех пор, пока не послышался очередной стук. Лицо промышленника было напряженным и испуганным, но Стэн не заметил в его выражении ни притворства, ни скептицизма. Дело продвигалось в верном направлении.

Воцарилась тишина. Они ждали. Из-за темных штор дверного проема раздался мелодичный звук, будто кто-то стукнул в окно. Гриндл приподнялся, но медиум жестом остановил его и задышал часто и прерывисто, а потом словно бы потерял сознание.

На лбу клиента выступила испарина. По коже запястья пробежала щекотная волна, как от электрического разряда.

Из бильярдной донеслись новые звуки – четкие мерные пощелкивания, словно стучали друг о друга бильярдные шары, кружа в безумном танце.

Пот заструился по лицу Гриндла. Ночь была жаркой, но не до такой же степени. Рубашка липла к коже, ладони взмокли.

Призрачная игра в бильярд шла своим чередом, а потом из-под тяжелых штор выкатился белый шар и ударился о ножку журнального столика.

Карлайл чуть шевельнулся; неподвижные губы возгласили:

– Хари ом! Приветствую тебя, о вступивший на путь Духовной истины! Привет тебе, наш новый чела[55]! Отринь слепую веру. Верь тому, о чем чувства свидетельствуют разуму. Чувства не раскрывают Истину, но указывают путь к ней. Верь моему адепту, Стэнтону Карлайлу. Он – инструмент, на котором играют духовные силы, как влюбленный играет на ситаре под окном своей возлюбленной. Приветствую тебя, Эзра! Из потустороннего мира к тебе явился друг. Хари ом!

Глубокий голос, вещавший со странными интонациями, умолк. Гриндл отвел взгляд от губ медиума и посмотрел на шторы в дверном проеме. Щелканье бильярдных шаров стало ближе, будто они катались по полу совсем рядом. Клиент, сжав вставные зубы, со свистом втягивал в себя воздух. Белый шар медленно выкатился из-под штор и остановился в шести дюймах от входа. К нему устремился красный шар. Щелк!

Внезапно у Гриндла зашевелились волосы на затылке и заострились скулы. В тусклом багровом свете мелькнула крошечная ручонка, потянулась к красному шару, нащупала его и подтолкнула к белому. Щелк! Ручонка исчезла.

Вскрикнув, Гриндл вскочил и бросился в дверной проход, но оскользнулся и, путаясь в тяжелых шторах, с трудом удержался на ногах. Медный провод, соединявший его запястье с запястьем Карлайла, натянулся до предела. Медиум застонал, прерывисто глотнул воздух, закатил выпученные глаза; жутко блеснули белки, будто катаракты слепого нищего.

В бильярдной все стихло. Гриндл встал, тяжело дыша, и замер на пороге.

Медиум с глубоким вздохом открыл глаза.

– Теперь провод можно отсоединить. Вы наблюдали какие-нибудь существенные феномены?

Гриндл кивнул, не отводя взгляда от входа в бильярдную.

– Снимите с меня эту сбрую! Давайте посмотрим, что там.

Стэн помог ему снять медные провода.

– Мистер Гриндл, будьте так любезны, плесните мне глоток бренди.

Клиент наполнил его бокал, налил себе двойную порцию и разом ее осушил.

– Готовы?

Он распахнул шторы и щелкнул выключателем на стене.

Над бильярдным столом зажглась люстра. Стэн придержал клиента за локоть.

– Осторожнее, мистер Гриндл. Не забывайте о принятых нами мерах.

Гриндл присел на корточки. На паркетном полу, щедро усыпанном тальком, виднелись отпечатки босых ног. Детских.

Клиент встал, утирая лицо смятым носовым платком. В бильярдной явно произошло что-то странное. Бильярдные кии, снятые с подвесов, торчали в раскрытых пастях чучел, развешанных по стенам. Повсюду валялись раскрошенные бильярдные мелки, а пол усеивали цепочки детских следов.

Карлайл постоял в дверях, потом отвернулся, упал в кресло и прикрыл глаза рукой, будто от усталости.

Щелкнул выключатель, свет в бильярдной погас. Гриндл, тяжело дыша, подошел к медиуму, протянул ему бокал бренди и налил себе еще одну щедрую порцию.

Эзра Гриндл был потрясен до глубины души. Ни крах фондового рынка, ни южноамериканские мирные договоры не вызвали в нем такого потрясения, как послание, написанное голубым бильярдным мелком на зеленом сукне стола. Послание давало ответ на извечную боль промышленника, которую все эти годы он носил в сердце. Об этой постыдной тайне не знал никто на свете, кроме него самого. Этого имени он не произносил тридцать пять лет, с тех самых пор, как совершил трусливый, подлый поступок, и отдал бы миллион долларов, чтобы успокоить свою совесть. Да что там миллион! Отдал бы все, заработанное тяжелым трудом. Все, до последнего цента.

Послание, начертанное ровным, как в прописях, почерком, гласило:

Милый Шалопай!

Мы хотели явиться, но силы недостаточно. Может быть, получится в следующий раз. Я хотела, чтобы ты увидел нашего сына.

Дорри