Альма. Неотразимая

Он осёкся. Как же ей рассказать? Жизни у них настолько разные. Как объяснить, что такое приют в узком, глухом парижском переулке? И как пахнет воском в приёмной для посетителей от золотистого паркета, в который можно смотреться, как в ложку.

Порой удаётся ускользнуть от надзирателя. Лет в шесть или семь ещё умеешь исчезнуть. Проходишь три двери, каждая больше и стекляннее предыдущей. Всё страшное осталось позади. В приёмной для посетителей красивей, чем в часовне, и потолок такой высокий, что невольно ищешь взглядом птиц. Идёшь по самой середине, медленно, словно по воде, боясь наступить на своё отражение. Иногда на диванчике сидит элегантно одетый господин, он улыбается. Ты улыбаешься в ответ. Проверяешь, все ли пуговицы на месте. Садишься рядом с ним на мягкое сиденье. И поднимаешь взгляд.

Над тобой, на стене, карта.

Огромный мир. Набрав побольше воздуха, ты ныряешь в неё.

И уходишь так далеко, что не слышишь, как с другого конца коридора подходит директор. И вдруг ты его замечаешь. Он уже перед тобой. Он приносит извинения ожидающему господину:

– Ещё минутка, и я в вашем распоряжении.

Директор берёт тебя за ворот, потому что не решается схватить, как обычно, за волосы, и тащит по золотистому паркету. Ты тормозишь деревянными подошвами, чтобы ещё немного побыть в коридоре. Упираешься. Мир остался позади, на стене. Вы минуете первую дверь. Вторую. Третью.

Тебя швыряют к ногам надзирателя.

– На чердак. Двенадцать часов.

Но когда тебя запрут на двенадцать часов под самой крышей, на чердаке, в голове всё ещё будет карта из коридора для посетителей, до того отчётливая, что можно и двенадцать дней пропутешествовать по ней во мраке. Даже хочется, чтобы тебя забыли в этом тёмном углу.

– Страшно только, – произносит Альма, – потеряться.

– Что?

Жозеф открывает глаза в темноте.

– Он такой большой, – отвечает она.

Альма проводит рукой по карте мира, с востока на запад.

Они никогда не разговаривали так прежде.

– Жо?

– Да.

– Как люди не теряют тех, кого любят?

Жозеф смотрит на Альму. Именно этого он и боится с тех пор, как увидел её. Они долго молчат. Альма начинает складывать карту.

– Однажды я уже терял кое-кого, – говорит Жозеф.

– Младшего брата?

Он колеблется, потом говорит:

– Почти… Его звали Мухой. И он всегда был рядом.

Сзади пошевелилась лошадь. Жозеф молча вспоминает два года, прожитые вместе с Мухой перед побегом из приюта. И его внезапное исчезновение.

– Ты его ищешь? – спрашивает Альма.

– Где? Где, по-твоему, я должен его искать?

Голос у Жозефа становится жёстким. Он тут же об этом жалеет.

– В первую ночь, – говорит он, – когда мы сбежали из приюта, мы спали под мостом.

Он запинается.

– Ты знаешь, что такое мост?

– Прекрати.

Жозеф спрашивает её так всё время. Какие-то слова Альма знает, а какие-то – нет. Он мысленно составляет списки. Например, она не знала, что такое «орга́н», «волк», «парик», «ложь». Ей знакома «вода», но не знаком «стакан». Ей известно слово «бог», но «церковь» – нет. По тем словам, что Альма знает, Жозеф пытается собрать по кусочкам её мир.

– Мост шёл через реку в одном городе и задевал посередине кончик острова. Ты ведь знаешь, что такое «город»?

Она не отвечает.

– Светила луна. Мы с Мухой оказались на краешке острова. Купались в реке. Потом луна спряталась. Другая, чёрная луна заслонила белую.

– Я знаю, – говорит Альма.

Дважды в жизни она видела, как луна внезапно прячется. Долина становилась серой с розовым. Они стояли перед домом впятером – Сум, Лам и родители, – крепко прижавшись друг к другу. И дикие звери приходили к ним плакать.

Жозеф продолжает:

– Муха сказал: «Это затмение». А когда луна вернулась, мы сели у воды, рядом с мостом. Я тогда пообещал, что, если мы когда-нибудь окажемся порознь, я буду помнить эту минуту. Он ответил: «Такого не случится. Мы будем купаться тут, вместе, каждое затмение».

– А дальше?

– Всё. Мы ударили по рукам. Как будто назначили встречу.

Альма думает, что, если бы её брат сказал ей такое, она бы всю жизнь просидела под тем мостом.

– Замолчите, – доносится сонный голос Люка. – Пора спать. Я хочу, чтобы завтра к вечеру мы были на месте. День будет долгий.

Они слушаются. И замолкают. Но прежде, чем снова заснуть, Люк де Лерн в последний раз зовёт в темноте:

– Жозеф?

– Да.

– Твой мост в Париже – это не Новый ли мост?

– Да. Он самый.

– Так и знал. – По голосу слышно, как Люк улыбнулся.

Всё детство Люк сплавлялся по воде, от Парижа к морю. Его отец работал перевозчиком на Сене. Но, в отличие от «Гидры», знаменитой четырёхмачтовой пиратской шхуны, гружённую углём баржу отца тянули вперёд не пассаты, а два нормандских жеребца по берегу. Когда они добирались до места, Люк в любое время года купался под тем самым мостом, перед островом Сите. Они с отцом отмывались от набившейся всюду чёрной пыли, потом выходили из воды, глядя друг на друга – на белую кожу и синие губы. Люк думал, что потому мост и назвали Новым – из-за того, как по-свежему блестит здесь кожа после купания.

Альма засыпает. И во сне ей видится гаснущая луна и долгожданная встреча под мостом.

* * *