Альма. Неотразимая

Окошко закрывается. Садясь в карету, Ангелик сильно удивился тому, как выглядит кучер. Перчатки грязные, да ещё жуёт табак. И сама карета не походит на экипаж миллионера. Она довольно скромная, чёрного цвета, хоть и запряжена шестёркой лошадей. На площадке позади кузова – большой ивовый короб, как у почтовых. Сам кузов подвешен на потёртых ремнях. Счетовод ждал роскошную лакированную берлину в лазури и позолоте, с гербом на дверце. Он не знает, что от состояния господина де Суси мало что уцелело. Он живёт за счёт последних привилегий и остатков своей репутации.

Ангелик размышляет. Уже одиннадцать часов ночи, а в шесть его ждут на Канатной набережной в Рошфоре. Будь золото уже в слитках по двенадцать килограмм, как в сундуках у банкиров, это было бы осуществимо. Но сокровище пока имеет вид носовой фигуры – цельной, окрашенной неаполитанской жёлтой, с прелестными чертами Амелии. Крестьяне вдесятером перетаскивали её в укромное место, на деревянных вальцах. Счетовод не представляет, как он будет извлекать это золото из каменного мешка, где оно лежит, распиливать на части, расплавлять…

Позади него, лежа в ивовом коробе, тем же самым вопросом озабочен Жозеф Март, только он представляет себе сотни мешков с золотыми монетами. За свою жизнь он успел побывать грузчиком в портах, где ворочал тюки с товарами, на собственной спине выносил содержимое трюмов с судов, захваченных Люком де Лерном среди морей, но ещё никогда ему не доводилось в одиночку перетаскивать четыре с половиной тонны чистого золота. Он улыбается, думая о том, чего уже смог добиться: сделать так, чтобы Ангелик привёл его к сокровищу, заполучить в своё распоряжение кучера и карету с шестью лошадьми для поездки и переправки груза. И всё это не потратив ни единого су: исключительно благодаря смекалке и двум подаренным цирюльником-парикмахером билетам в театр.

– У холма с распятием налево! – кричит Ангелик кучеру. – Остановите у платана.

Жозеф чувствует, как карета замедляет ход. Дорога стала ещё ухабистей. Он думает о господине де Суси, который стоит сейчас перед театром, на опустевшей улице. Должно быть, он надушился в пух и прах, а старомодные туфли жмут ему ноги. Наверняка де Суси не видел, как Марколини вышла через дверь для актёров. Вероятно, вся итальянская труппа давно ужинает где-то в городе.

Жозеф прислушивается к шуму.

Ангелик спрыгнул в траву. Он обходит карету. И просит кучера ждать его.

– Долго ждать, сударь?

– Сколько потребуется, – отвечает он. – Ни шагу отсюда.

Ангелик ныряет в темноту ореховой рощицы. Ему послышался за спиной хруст веток. Но здесь он ничего не боится. Он знает эти места с детства: все звуки, все запахи, в любое время года. Сейчас июнь, вешние соки уже пропеклись под солнцем. А по осени от подлеска потянет едва ощутимым ароматом глинтвейна.

Когда он выходит из рощи, впереди встаёт высокая вертикальная тень; она чернее ночи и выше растущих вокруг неё деревьев. Жан Ангелик идёт по некошеной траве в её сторону. Это старая башня, тридцатиметровый донжон посреди развалин. И снова ему чудится шум за спиной. Он оборачивается. Но вряд ли это кучер. На вид тот не из любопытных. Наверняка выплюнул свой табак и спокойно уснул, как все кучеры, на освободившейся скамейке в карете.

Ангелик продолжает путь. Нигде ни огонька. Можно подумать, это место всплыло из глубины веков, где-то между началом тысячелетия и Столетней войной. Только бойницы в башне расширили до окон, когда уже не нужно было через них осыпать врагов стрелами и обливать кипящим маслом. Ангелик стучит в дверь. И ждёт. Внутри зажёгся свет.

– Господин Жан! – восклицают за дверью прежде, чем она отворяется.

– Маринетта? – отзывается Ангелик.

Должно быть, она смотрела в замочную скважину. Наконец она появляется в дверях, на ней передник и деревянные башмаки.

– А где ваша лошадь, господин Жан?

– Кучер ждёт у платана.

– Кто там? – спрашивает из-за её спины мужской голос.

– Это господин Жан. Я разбужу мадам Ангелик.

– Ни в коем случае, – говорит он, входя. – Я не могу остаться на ночь.

Он закрывает дверь и оглядывает пожилую чету, с незапамятных времён несущую здесь караул. На то, что ему предстоит проделать, их рук не хватит.

– Хотите есть? – спрашивает Маринетта.

– Нет.

Она толкает мужа.

– Антонен, сходи к платану, пригласи кучера хотя бы посидеть на кухне.

– Нет, – шепчет Ангелик, – забудьте о нём.

Антонен зажигает факелы. Стены в передней чёрные от копоти; нет ни мебели, ни окон, ни гобеленов. В глубине каменная лестница ведёт куда-то вверх и куда-то вниз, под землю.

– Ваша комната, как всегда, готова, но я должна предупредить госпожу.

– Я же сказал не будить её. Я тороплюсь.

Он разворачивается к Антонену:

– Что там у вас?

– Ничего.

Ангелик видел, как тот несколько раз нагнулся, поднимая что-то бесформенное, лежавшее вдоль стены.

– Что у вас в руках?

Антонен бледнеет, пряча руки за спиной.

– Ничего, господин Жан.

– Покажите ладони.

– У нас тут одна неприятность, – объясняет Маринетта. – Они так и валятся по разным углам.

– Что ещё валится? Подойдите ближе.

Антонен подходит, как провинившийся мальчик.