Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый

Валаам встретил хоровиков задумчивой северной тишиной и шикарной яхтой «Паллада», пришвартованной у Никитского скита. Концертмейстер Никита присвистнул:

– Вот это судно…

– Судно в больнице, а это произведение искусства.

– Я бы прокатился…

А президент приехал, и был он не таким, как на экране телевизора. То есть именно таким, невысоким, плотно сбитым, подтянутым, но каким-то простым, родным и совсем своим. Прищур его спокойных, чуть выпуклых глаз успокаивал и ободрял, и вместе с этим вселял странное чувство. Хотелось жизнь отдать за этого человека, вот прямо сейчас рвануться и заслонить его от вражеских пуль. Но не было никаких пуль, и не было никаких врагов, и от этого Кондратию Кондратьевичу стало грустно и тоскливо. А президент, как будто угадав тайный ход мыслей дирижера, слегка наклонил голову и улыбнулся краешком губ: мол, ничего, что нет врагов, все нормально, не казни себя.

Выступали в холле «Летней» гостиницы. Президент был со свитой полузнакомых и совсем незнакомых лиц, держались просто, пили чай со сладостями и слушали выступающих внимательно, не переговариваясь и не перебивая. Сначала спели «Вдоль по Питерской», «Любо, братцы, любо», «Степь широкая», неизменного «Коня». Во второй части выступления исполнили «Подмосковные вечера», «Снег кружится», «Офицеры», «Надежда». Завершили традиционной «Я желаю счастья вам». Кондратий Кондратьевич парил над землей, словно лист на ветру. Палочка в его руках превратилась в волшебную, и таинство нот и звуков заполнило собой все пространство гостиницы по велению дирижерских рук. Никита играл на рояле, как Горовиц, хор пел звонко и трепетно, как поют, наверное, идущие на смерть. И, положа руку на сердце, Кондратий Кондратьевич мог смело сказать: это было их лучшее выступление.

Последний звук застыл под потолком, и дирижер напряженно замер, провожая всем телом уходящую музыку. И только выдержав крепкую паузу, заслужив право на эту паузу, он расслабился и повернулся лицом к гостям. Аплодисменты лились долго, и пока президент не опустил рук – никто, никто не смел остановиться.

– Молодцы! От-ли-чно! – президент поднялся.

Сдержано поклонились.

– Нет, правда, ребята, от души!

Он пожал руку Кондратию Кондратьевичу, и от этого рукопожатия повеяло страстной первобытной силой. Рука дирижера мгновенно вспотела.

– Дмитрий Сергеевич, – обратился он к похожему на кота блондину, – А нам бы в Сочи 17-го тоже хор не помешал? Как думаешь?

– Ну…

– Какие у вас планы на 17-ое число? Сможете? – Президент попросил. Просто попросил.

Кондратий Кондратьевич растерялся.

– У нас вроде бы выступление в Капелле запланировано… Никита…

– Какое к черту выступление? – затараторил концертмейстер. – Мы сможем! Мы конечно сможем! Мы всегда сможем!

Президент усмехнулся, глаза его заиграли ласковыми огоньками.

– Какой у вас номер телефона? Я позвоню ближе к дате.

Кондратий Кондратьевич молча и с придыханием следил за тем, как президент достает из кармана джинсов сотовый телефон, отключает блокировку клавиатуры… Это был даже не сон – опиумные видения. Дирижер млел от происходящего, а в глазах его поместилась вся нежность мира, готовая хлынуть без остатка на этого скромного, простого человека с телефоном в руках.

– Ну?

– Да-да… Да, конечно…

Он продиктовал номер. Испугался, что президент мог перепутать цифры и еще раз повторил, для надежности. Он хотел повторить в третий раз, но Никита незаметно дернул его за полы концертного фрака.

Покидали Валаам радостно и возбужденно. Никита на палубе «Метеора» откупорил бутылку шампанского, разливая и проливая пенный напиток. Счастье, брызги и поздравления… Кондратий Кондратьевич стоял в стороне и с тоской глядел на скалистый, надежно покрытый мхом берег. Так эмигрант в ноябре 1920-го года до последнего ловил взглядом очертания Крыма, понимая, что не вернется на эту землю никогда.

Жизнь вернулась в свою колею: репетиции, концерты, работа в храме. Но чем ближе подходило семнадцатое число, тем злее и несноснее становился Кондратий Кондратьевич. Он цеплялся к мелочам, раздражался по пустякам, а вечерами, спрятавшись от всех в пустой квартире, жадным и колючим взглядом буравил сотовый телефон.

С каждым днем мобильник нагревался, становился горячее и жег ляжку. Кондратий Кондратьевич вскакивал среди ночи и в панике шарил рукой по тумбочке. Нащупав телефон, цепко сжимал его и подносил к лицу, снимая блокировку. Ему казалось, что батарея вот-вот сядет, пока он спит, и именно в этот момент позвонит президент. Аппарат был надежен, уверенно показывая полный заряд, но Кондратий Кондратьевич уже не мог уснуть, маялся в полудреме до утра. Он взял за правило носить с собой зарядное устройство. Когда ему звонили друзья, он разговаривал неохотно, стараясь быстрее закончить разговор. Общение с близкими становилось короче день ото дня, а потом он и вовсе перестал брать трубку, сбрасывая вызов.