Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый

Ещё в январе, до того, как началась война, они расписались по месту её жительства, в районном исполкоме. Это была высокая кубическая цитадель, что возвышалась на холме и хранила в себе уверенность в светлом будущем, как всё, что было построено в начале восьмидесятых. До зала бракосочетаний следовало подниматься по широкой помпезной лестнице в два пролёта, каждый из которых был не менее полутора этажа высотой. Поэтому он крепко держал её за талию и внимательно следил за тем, как она переставляет ноги со ступеньки на ступеньку. Ведь совсем скоро после того, как они расписались, у неё родилась девочка, которую назвали София. Некоторое время они жили в её квартире с мамой и папой, который в связи с такими радостными событиями на некоторое время даже перестал пить.

В конце весны он ушёл в Народное ополчение. Одни из их друзей объясняли это тем, что жить-то на что-то надо. Другие говорили, что он совсем съехал с катушек. Третьи говорили, что этого и следовало от него ждать. Ведь водилась же за ним недобрая слава большого любителя полоскать мозги. Особенно на тему морали, справедливости и нравственного долга.

Центр города, там, где располагался их офис, казался каким-то одичавшим и опустевшим гораздо больше, чем квартала на окраинах. Здесь витрины наглухо запертых бутиков хранили внутри себя покрывавшиеся пылью туфли, сапоги и костюмы. Бесприютными тенями глядели окна кафе и ресторанов.

Автобусные остановки почти всё время оставались пустыми. Если кто-то куда-то решался поехать, то в путь приходилось пускаться наудачу в утренние часы. Подолгу стоя на обочине, люди безнадёжно всматривались в марево, что поднималось над асфальтом издалека. Две-три маршрутки судорожно, будто загнанные крысы, прошмыгивали от остановки к остановке до наступления полудня, и снова над улицами зависала пустота. Старушка-уборщица жаловалась, что ей не на чем доехать до центра, и уже через два дня перестала приходить по утрам. Офис, в котором они работали, свернулся, как бытие Плотина, как улитка, которая вбирает мякоть внутрь ракушки.

В окраинных районах жизнь циркулировала своим естественным порядком. Из тех, кто там жили, одним город было покидать некуда, другим – не из-за чего, у третьих в семье был кто-нибудь, кого невозможно было увезти с собой, от бабушки до волнистого попугайчика, у четвёртых налицо были все три перечисленные причины. На окраинах хотя бы по утрам шумели рынки, туда подъезжали крытые грузовики с макаронами, тушенкой или пивом. Жители, вооружившись большими целлофановыми пакетами, отправлялись промыслить чего-нибудь съедобного, чтобы начисто исчезнуть с улиц к часу дня.

Лишённые электричества супермаркеты распродавали те товары, что ещё не испортились или не были к этому способны от природы. Двое-трое парней разбойного вида становились за прилавок, который подносили ко входу, а у них за спиной угрожающим чёрным провалом зияет торговый зал. На прилавке, среди банок с рыбными консервами и пачек супов, горели свечки, и от этого предбанник супермаркета напоминал вход в крипту.

В начале лета обитать в её квартире стало невозможно. Отец, который героически держался всё это время, в очередной раз впал в запой. Это произошло после того, как он ходил через линию разграничения на окраине проведывать дачный участок и видел там, как солдаты пробовали прицелы, пристреливаясь по уличным кошкам. Чувствительный, как все алкоголики, он замкнулся в глухой ненависти к человечеству, точкой приложения которой стала, как всегда бывает в таких случаях, семья. По ночам он разбрасывал по полу осколки стекла, особенно предпочитая ванную комнату, как наиболее продуктивную для этого часть квартиры. Пока все спали, он бродил взад-вперёд по коридору с зажатым в кулаке колокольчиком от полудонки и через равные промежутки времени на какой-то миг выпускал из пальцев её металлический язычок. Царапающее и одинокое «Дзынь!» в темноте пугало ещё сильнее, чем очереди из «Градов». Они прорезали тишину по ночам и тоже не давали спать.