Альманах «Литературная Республика» №1/2013

Помните канун освобождения России – конец 80-х? Куртуазные маньеристы возносили свободу личности в гедонической упаковке – изысканной светской болтовне, так, как это было во Франции 1860-х и России начала XX века. Являясь сами по себе поэтами, а не явлением, они выбрали форму, говорящую о кануне социального взрыва. Они благополучно пережили этот взрыв и удачно подчинили свою поэтику своей поэзии. А в свободных 90-х возвысилась не только поэтика – явление, но и поэзия – поэт и личность А. Хохлов:

«Бурлит жизни река,\ всклокочено теченье:\то ломятся слова – \лососями на нерест.\Инстинкт влечет их вверх – \к истокам чувств и смыслов.\ Их жертвенный удел – метать икринки жизни,\ и там, где родились,\ погибнуть, продолжая\ тянуть сквозь время нить\божественного дара».

Но если мы отдаемся явлениям, а не поэзии, т.е. не себе и вечному искусству, если вместо искусственного отбора Симфориди нас ждет отбор пусть по возвышенным критериям, но – критериям явлений, а не поэзии, то вначале мы пишем хорошие, а часто и гениальные строки, потом – хорошие типовые, и, наконец – просто типовые.

Помните: ОДНО МЕНЯ ДРЕВНЕЙ ЛИШЬ ВЕЧНОЕ ИСКУССТВО, НО ВЕЧНО ЖИВ Я С НИМ ПРЕБУДУ НАРАВНЕ!

Только так поэзия социальной направленности может стать Поэзией: у нее великое многогранное начало – поэзия вообще, относительно этого стержня все иное вторично – и именно поэтому равнозначно ему.

Мы видели, что поэзия Сергеева самим своим наличием расставляет все по своим местам. И процитированные поэты независимо от своих приоритетов самим своим наличием подтверждают жизненную потребность литературы в культивировавшейся им практике литературных отношений. «Хорошее общество» оказалось на редкость коварным и подлым по отношению к Поэту. Поэт работал на дальнюю, вечную перспективу и не ожидал предательства. Недоверие к людям только потому, что они – номенклатура, коробило настрой его души, его ощущение мира. И хотя достижение мирового или, как минимум, высшего отечественного уровня было для студии реальной перспективой, она нуждалась, по мнению Поэта, в безупречном совершенстве. Столоначальники «хорошего общества» по несколько раз в каждом сезоне предлагали ему и студии Кремлевский и другие залы, но он отказывался, жил, стремясь туда, к солнцу. Он мог бы наводнить все книжные прилавки своими книгами, объять большую и малую культурную жизнь своим влиянием, и тогда бы ярмарка тщеславия не выдержала конкуренции с этим светлым своим антиподом. Но он не торопился, стремясь предоставить все природе вещей и труду – своему и своих единомышленников. После его внезапной смерти, случившейся 22 сентября 2004 г. – ни одной строчки некролога. Московский Университет, представленный в строках Поэта как святыня, одно из высших достижений человеческой цивилизации, накануне своего 250-летия, мягко говоря, некорректно повел себя относительно своего новопреставленного активного деятеля. Тем не менее, стоит указать для неравнодушных, что, как указано в аннотации книг Поэта, «Все рукописные материалы и публикации, связанные с «ГИМНОМ ИСКУССТВУ» (основной художественный труд Симфориди), передаются автором в архив Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова и еще ждут своего будущего издателя». Поэт говорил: «Интересы Ивана Иваныча меня не интересуют, мне нужна не зависимость, а независимость от начальства». После его смерти его самоуверенные, но легковесные доброжелатели попытались вписать его в хорошее общество ярмарки тщеславия, подчинить рецензированию записных столоначальников и увязать с преходящими празднествами, часто – советского номенклатурного милитаристского толка. Обильные публикации Сергеева внезапно оборвались, студия стала заложницей вначале сиюминутных политических устремлений некоторых спонсоров, потом наивного хамства имущего невежды по принципу «мне-то что с тебя?» Работа студии оказалась в анабиозе. Творческие порывы и просто судьбы молодых людей лишились последнего шанса на достойное, без комплексов, вхождение в жизнь. Свой цинизм «уважаемые люди» высказывали до неприличия открыто и примитивно: «Как первоклассный офтальмолог, он был нужен нам живой, пока лечил лично нас». В истории такое – не редкость. Но в нашем случае это пример того, как в людях проявляется впитанная с молоком матери их социально прикладная, «бурьянная» роль пассивного объекта. И все же мы закончим наш рассказ в том тоне, который сам Поэт назвал бы неуступчивым миролюбием, всегда ему присущим. Что лежит в основе вышеизложенного, если это перевести на язык поэзии? Забыли? Да, «ученая» тьма пытается обвинить луч света в неправильном расположении в нем цветов.

Но нам без Поэта и Поэзии очень трудно воссоздать представлявшееся им Явление.

А что имеем? Даже при взлете незрелого порыва, попытках подведения к.-л. платформы под бессилие, навязанное мне или избранное тобой, здоровое начало не будет бедным родственником. «Провальные эпохи» часто – попытка оправдать свое бессилие, свою объектную скотскую сущность, и «трибуны» – наиболее яркий пример того.