Альманах «Литературная Республика» №3/2013

Останавливались за алтарем храма, возле монастырского кладбища, сестринского старого корпуса, недостроенного игуменского, возле гаража, фермы, курятника, овощехранилища, окропили и огород, и сад – в уповании на будущие урожаи. Пели тропари, кондаки и на каждой остановке благословляли крестом и иконами все стороны света.

Матушка шла, не оглядываясь по сторонам, часто крестилась и внимательно смотрела под ноги, будто считала шаги. Когда подошли к монастырским воротам, она с особым усердием окропила их и, взяв крест у послушницы Натальи, сама как можно широко осенила их. Обратный путь к храму прошли быстро. Вот последний звонок колокольчика, и все начали осторожно спускаться вниз.

Положив икону Спасителя, поставив крест, сначала Серафима, следом послушницы, а за ними и остальные подходили под благословение к матушке, после чего крестились, кланялись и покидали церковь. Тонкая озябшая ладонь игуменьи раз десять опустилась на такие же озябшие ладони. Покончив с благословением, она подошла к иконе и, подобрав широкую мантию, с трудом стала на колени. Потом она наклонилась, и ее лоб коснулся каменного пола, что еще не был холоден. Она выдохнула и замерла. Мысли и минуты поплыли одна за другой. «Господи, помоги, вразуми и не оставь, ведь Ты знаешь мои труды. Ведь все для блага монастыря и сестер! Помоги и пронеси эту чашу раздора и нестроений! Если на то будет Твоя воля». Усталое лицо отца Владимира, тревожные и напряженные взгляды сестер промелькнули перед ее мысленным взором, неприятно-гулко забилось сердце, слабость разлилась по опять озябшим ногам, рукам, плечам. Идти и снова говорить с отцом Владимиром? Просить? Объяснять? Доказывать? Но что здесь можно доказать? Если позвать Серафиму и поговорить с ней, может, он успокоится и забудет? А дальше что? Ведь любой повтор этой нелепой истории со скрепкой может привести или к докладной по начальству, или ко взрыву эмоций! Еще неизвестно, что хуже!

Матушка Сергия поднялась, оперлась на аналой и склонила голову к иконе – светло-карие глаза Спасителя смотрели спокойно и внимательно. «Может, Ты, Господи, так испытываешь, чтобы укрепить меня, ведь все равно ни на какой подвиг я не способна, вот только и делаю, что строю, хозяйством занимаюсь и молюсь, чтобы чего не случилось? Может, Ты попускаешь быть таким мелким каверзам, чтобы научить меня им противостоять, ведь погрузилась в мелочи, суету. Все списываю на мир, время, людей, а сама что? Господи, подскажи! Может, уйти в другой монастырь простой сестрой, оставить эти заботы, пусть другие, более уверенные и сильные, занимаются монастырем, управляют и направляют. Я-то этим душу не спасу…» Она не успела додумать, как сбоку послышались осторожные шаги и тихое покашливание

– Матушка, – позвал отец Владимир, – можно с вами перемолвиться? Я хотел бы сейчас вам кое-что сказать.

Матушка неловко уперлась руками в аналой, неторопливо, даже нехотя распрямила спину и взглянула на явно смущенного батюшку, который старался на нее не смотреть – его глаза косили в сторону то алтаря, то входа в храм.

– Видите ли, – кашлянул он, – я думаю, что ситуация некоторым образом разрешилась и объяснилась.

– Что значит разрешилась? Что вы имеет в виду? – в ее голосе удивление смешалось с неожиданно откуда появившемся раздражением. – Вы что, успели переговорить с матерью Серафимой? Без моего присутствия?

– Нет, нет матушка, я просто вот что хотел сказать… – он оглянулся на глубокий полумрак храма, где горела только дежурная лампа над входом и несколько лампад перед особо чтимыми иконами, откашлялся. – Я хотел сказать, что с матерью Серафимой не говорил, но вот что получилось. Как-то все неудобно…

Он запнулся, поглядел матушке в глаза – испуг метнулся тенью от пламени лампады, и замолчал.

– Так что объяснилось? Скажите внятно и по порядку.

– Когда я дал возглас, и вы ушли на крестный ход, ко мне подошел алтарник. Знаете, он все слышал в пономарке, когда мы с вами разговаривали. В общем, – отец Владимир опять замялся, – это – он.

– Кто он? Что вы хотите сказать? – матушка почувствовала, как кровь прихлынула к голове – гул переходящий в гудение раздался в мозгу. – Это он все проделывал?

– И да, и нет. Видите ли, – смущение отца Владимира почти исчезло, – когда приносили записки, то они иногда были скреплены скрепкой. Так вот эта святая простота, дабы скрепка не терялась, прикреплял ее сверху на одну из записок, прямо над крестом, дескать, на ящике заметят и скрепку снимут. Экономил, так сказать. Обычно он это проделывал после молебна или службы, но иногда в спешке или просто по старческой забывчивости делал это заранее. Вот так они и попали мне на молебен.

– А как скрепка попала под тарелку на литию?

– Да ведь на столике для литии он и сортировал по вечерам записки, вот, видимо, снял скрепку, положил ее и забыл. Ему же под восемьдесят, – извиняясь, закончил отец Владимир и, слегка улыбнувшись, поглядел на матушку.

Матушка глубоко, явно сдерживая себя, вздохнула, поглядела на отца Владимира, потом перевела взгляд на выход.