Альманах «Литературная Республика» №3/2013

А как же дети мои, мамочка, да разве смогу ли я остаться одной… Но ты умнее меня, ты могла предвидеть, я и сейчас не понимаю, потому твое сердце тревожилось за свою дочь, ты все-все знала, как будет деточка твоя одна-одинешенька в этом свете куковать и оплакивать те дни, годы, которые мы провели вместе, мамочка, когда я маленькая росла, и как папа от нас ушел, и как ты одна выживала, но был еще старший брат Саша, твой любимец, мамочка, я знаю, ты любила его больше, потому что он был твой первенец, он похож на тебя, а я что, папина дочка, да, любимая, самая-самая сладенькая доченька Лидя, мандаринки-апельсинки сколько хочешь, швейная машинка – у единственной, из всех завистливых девчонок во дворе, коньки, велосипед, белая шубка настоящая, тогда летом, как папа ее купил, я легла в ней спать, и вы ругались. Папочка, я знаю, я была твоя самая любимая дочка, и ты как мог, меня баловал, белка, Буратино, кукла Катя, первый телевизор, первый холодильник – в семье Николая Григорьевича, и жизнь нашу счастливую, семейную, помню…

Ты, папочка, воспевал ее на своей мандолине, бывало, поднимешься с дивана, когда у тебя отличное настроение, и со шкафа достаешь свой инструмент, ищешь медиатор, ты его ценил больше, намного больше мандолины, и мне это объяснял, очень серьезно, и главное было – чтобы его, медиатор, не потерять, какая важная роль медиатора – «тонкая пластинка с заострённым концом, предназначенная для приведения в состояние колебания струн щипковых музыкальных инструментов» – он был священным, ты прятал его от детей на шкафу. И лилась музыка, и ты пел вместе с гостями – «Едут новоселы по земле целинной», «Ой мороз, мороз, не морозь меня, моего коня…», «А на тому боци, дэ живэ Маричка..», голос звонкий, поешь, смеешься, и мамочка, Нюсей звал, подпевает.

И сейчас, спустя столько лет, папочка, память услужливо из своих хранилищ достает картинки моего детства, и как же тогда мне хорошо жилось! И всплывают давние воображения: Как стоит на дворе белый конь, как ему холодно, и надо его согреть, женщина в пестром платке, белой шубе-дубленке, черноволосая Маричка, на том берегу реки живет…»

А дальше ты пел по-украински, украинские песни: «Нэсэ Галя воду, коромысло гнэться..», а дальше мне неинтересно рассказывать, потому что твою вторую жену звали Галя, и ты поселился тогда после развода с мамой в нашем доме со своей молодой женой, и звал меня, маленькую, в гости…

Как ты мог, папочка, скажи, пожалуйста… все самое дорогое оскорбить… оплевать…

Бывало, выйду, десятилетняя, во двор гулять с девчонками – зовут «Лида, выходи». А твоя Галя встанет у окна на кухне, скрестит руки на груди и смотрит на нас, а мне, папочка, все это было тяжко, с самого начала, невыносимо видеть тетку эту, понимаешь ты это, папа?? Мне, твоей любимой дочери, нельзя было во дворе гулять под ее надзором! И разве я одна страдала от этого твоего счастья?? А мамочка? Как ей было, а, папа? Видеть твою новую любовь и самой тосковать? Наверное, поэтому мы с мамой тогда собрались и переехали в другой района Киева, не такой престижный, пыльный, где цвели тополя вдоль всей улицы, и я еле привыкала к новым подругам, к новым именам, соседям, улицам, дворам, но там были художественные мастерские, там работали художники, и рядом жили, а еще через несколько лет я познакомилась там со своим вторым мужем…

2.

Брата папа оставил почему-то у себя, хотя у его Гали и свои сыновья были… Мы с мамочкой переехали, но школу я не поменяла, ходила туда, ездила, по-разному, в зависимости от того, как битком был набит автобус, или погода была хорошая, школа номер сто два, позади кинотеатра имени Довженко.

Совсем недавно, пару лет назад, его снесли, на том месте, не знаю, что теперь, но Пустовать не будет, место центральное, Брест-Литовский проспект, отель Украина, дорога к центру. Но те места, где мы тогда жили, есть фотографии Сашеньки, там он с друзьями сидит у этого кинотеатра, даже имена их до сих пор помню, может, потому что, странные – Брыжаха, полненький такой, слева, смеется, хороший парень, за руку Сашу держит, не пускает, разыгрывает, еще подростки. Брат тогда говорил, что тот из хорошей семьи, сверху стоит Базилевич, бесцветный, с Сашенькой там все вместе ребята из класса, других не знаю… Нет, жаль, Лены Кобы, это имя я помню, она нравилась брату, его одноклассница, беленькая, скромная, я тоже запомнила, ее брат Сергей учился со мной в одном классе..

В музее истории России в отделе учета Инна Павловна как-то смотрела и сказала, какая хорошая фотография – она отражает эпоху, и как подростки одевались, и собственно, манеры, там они как будто балуются-толкаются-дерутся по-дружески. Приятная фотография, но я отдам ее в музей, раз берут, пусть там сохранится.

Так и прожили мы с мамочкой на улице Борщаговской, сто сорок три бэ, квартира шестнадцать, ой как я не хотела туда переезжать, с самого начала, как рыдала.