Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ)

Джерри – младший сын миссис Маккольн, светловолосый мальчуган с голубыми глазами - льдинками лет девяти, все время прижимающийся к печке, похоже, он все еще не осознал, что брата больше нет, и он теперь один остался у матери.

– Зайдите завтра в мэрию, – шепчу я ей, сжимая ее костлявые пальцы, а она целует меня в лоб и благодарит, не зная, что это я погубила Терри, точно также, как и Дария.

Вечером я возвращаюсь домой одна. Кроваво-красный закат рассыпался по небу, превратив его в почти сказочное создание, в другой день я бы полюбовалась таким подарком природы, но не сегодня – не тогда, когда я кругом чувствую себя виноватой.

Я больше не сдерживаю рыданий, предаваясь унынию и жалости к себе, иногда утираюсь рукавом, а большей частью позволяя слезам скатываться по подбородку и шее. Терри, Терри, если б я могла хоть что-то исправить…

– Что-то случилось? – знакомый голос почти сбивает меня с ног непривычно ласковой интонацией. Я не чувствую ничего кроме полнейшего опустошения и слабости. Дикая боль заглушила прежнее смущение. Я так долго ждала хоть какого-то участия с его стороны, что сейчас готова молить его о крупице внимания и сострадания.

– Гейл, – шепчу я, прижимаясь к его могучей груди, и обрушивая поток слез на его крепкое плечо. – Терри. Это так ужасно. Его брат и мама…

– Да я знаю. Соболезную тебе, – также тихо отвечает он и даже не пытается оттолкнуть меня от себя, а напротив неуклюже начинает гладить по голове. И я впервые чувствую его ласку и заботу. – Жаль Терри, он был неплохим парнем. Я понимаю, что ты чувствуешь.

Простая фраза будоражит мой рассудок, действуя на него также, как огонь на порох. Мне хочется кричать, ругаться и доказывать ему, что он ничего не знает. Ведь Китнисс жива, а Терри возвратится домой в железном гробу. Отстраняюсь и почти отталкиваю его. Не нужна мне его забота, не сегодня, но вдруг натыкаюсь на взволнованный и печальный взгляд некогда любимых глаз цвета грозовой тучи, и смысл его фразы медленно доходит до меня.

Быть может, речь не только о Терри. Я так долго страдала из-за неразделенной любви, что упустила одну деталь. Гейл тоже любит, любит Китнисс и без взаимности. Да, она вернулась с игр, но теперь она вышла замуж, а, значит, для него потеряна навсегда, а это сродни смерти. Поэтому он понимает. Только вот я не люблю Терри, я люблю человека, только что обнимавшего меня.

– Прости, – отстраняюсь и чувствую, что щеки заливает румянец. – Я не должна была пачкать слезами твою рубашку.

– Сделаю вид, что мне было приятно, – шутит он, стараясь рассмешить меня.

– Ты сегодня рано.

– По средам и субботам смена в шахте длится до восьми, в остальные дни до десяти. Возвращался домой и услышал твои рыдания, испугался, что тебя кто-то обидел.

– Все нормально. Спасибо, – снова не знаю, как себя вести, и что вообще делать дальше. Сердце переполняют смешанные чувства, и я не могу разобраться, что сильнее стыд или радость. И все же мне хочется провалиться под землю, лишь бы не чувствовать этого дикого смущения.

– Хочешь, провожу?

– Не стоит, – отвернувшись, ухожу, временами переходя на бег.

Больше он и не взглянет в мою сторону. Сочтет меня полной идиоткой, и решит что я чокнутая. Так даже лучше. Пусть. Всем будет легче.

В следующее воскресенье я отказываюсь идти в пекарню, валяясь в постели до полудня, а когда встаю, то в окне замечаю его.

Поверить не могу, но Гейл Хоторн ждет меня, присев на гранитный бордюр клумбы. Все это кажется мне сном. Каким-то диким неправдоподобным кошмаром. Да и зачем ему это?

Я одеваюсь, не торопясь, медленно привожу волосы в порядок, и неспешно спускаюсь по лестнице, выходя на улицу. Приветливая улыбка сражает меня наповал, но я не поддаюсь ей, потому что уже все для себя решила.

– Пока все по-прежнему. У меня нет новостей, – говорю я сухо и уже хочу отвернуться, чтобы зайти в дом, но он вновь меня останавливает:

– Зато у меня есть, – и рассказывает о первых стычках шахтеров и миротворцев. Я внимательно слушаю его, ловя каждое слово и уговаривая себя в том, что это не ради Гейла, а из-за папы и жителей дистрикта. Но это все впустую. Расскажи он мне о переработке угля, я бы и тогда посчитала это самой интересной беседой в мире. – Ну, что пришла в себя? – опять краснею, вспомнив его руки, и то, как я обнимала его.

– Время все лечит, – пищу я, стараясь не вдаваться в подробности.

– Точно, – соглашается. – Тогда до следующего воскресенья, и оденься потеплее, на Луговине в августе бывает ветрено, – и уходит, а я замираю, борясь с собственными принципами.

Всю следующую неделю я пытаюсь написать ему записку, что не приду, потому что заболела или некогда, но упрямая рука не хочет выводить лживые строчки, а сердце при мысли о том, что я его не увижу, начинает болеть, и только мудрый рассудок клокочет и умоляет меня не поддаваться на провокацию и следовать своей клятве забыть его, но сердце, руки и память оказываются сильнее.