Альпийская фиалка

Стоило ему только посмотреть на стадо, и он уже знал, какой коровы недостает.

Возвращаясь вечером в деревню, Бадин сообщал женщинам и девушкам, собравшимся у родника:

— А у Медных скал уже поспел щавель. — Или же: — Возле родника Санд созрела ежевика…

Пригнав стадо в деревню, Бадин с посохом в руке шел к ореховому дереву Атананца. Дома его ждали жена и единственный сын, стройный, как молодое деревцо.

Жена Бадина, такая же старая, как и он, готовила ужин. В течение многих лет изо дня в день повторялось одно и то же: Бадин открывал скрипучие, как несмазанные колеса, двери, входил, ставил посох в угол и спрашивал:

— Дочь Адама, ты напоила теленка?

Привычка называть жену «дочерью Адама» укоренилась в нем так же прочно, как врос в землю своими корнями толстоствольный орех Атананца.

Дочь Адама неизменно отвечала:

— А то небось нет…

Бадин с усталым вздохом снимал у порога постолы, вытряхивал и чистил их. А жена следила, чтобы не потух огонь в очаге, поправляла фитилек коптилки и стелила на чисто выметенный земляной пол изношенную овчину.

Ужин обычно бывал скромный — хлеб и сыр. Иногда ели и горячую пищу: собранную в горах зелень или мясное блюдо, присланное соседями, — мясо в доме Бадина варили раз в год.

Когда сын Бадина, Габуд, подрос, он стал помогать отцу, но Бадин не хотел, чтобы он был пастухом.

— Пускай учит грамоту, чтобы потом не поминал меня лихом. Подрастет — женю, заживет своим домом, выучится ремеслу, будет зарабатывать себе на кусок хлеба, да и меня под старость прокормит. Устал я ходить, пусть отдохнут ноги.

Бадин был настоящий ветхозаветный крестьянин, простодушный и правдивый. Ему хотелось, чтобы сын остался таким же: был гостеприимным, чтил обычаи, уважал старших, честно и добросовестно работал.

Однажды в поле, беседуя с отцом, Габуд спросил его:

— Отец, отчего это у Исананцев девять коров, а у нас всего одна?

Бадин усмехнулся.

— А разве ты им ровня? Твой отец — простой пастух, а блаженной памяти Заки Исананц был человек почтенный, с достатком. Когда в деревню приезжали господа, они всегда останавливались у него. Сыновья Заки — тоже парни с головой, сумели приумножить отцовское добро.

Все годы Бадин пас девять коров Исананцев и за это получал одну меру пшеницы, три фунта сахару и немного денег.

Габуду было не по душе, что отец каждый месяц ходит по домам и собирает причитающиеся ему деньги, а иногда, перекинув через плечо мешок, идет на гумна, чтобы получить свою долю пшеницы.

Еще сильнее страдало самолюбие Габуда, когда ему приходилось самому обходить крестьянские дворы и собирать мзду за труды отца. Каждый раз, когда он приходил за деньгами в лавку Исананцев, средний сын с насмешкой спрашивал его:

— Разве месяц уже прошел, что ты явился. — Или же: — Сколько недель у тебя в месяце…

Габуд никогда не мог сразу получить от Исананцев то, что причиталось отцу. Они затягивали платежи, говорили, что у них нет денег, а если Габуд упорствовал, то «братец» Исананц сердито обрывал его:

— Не твое дело, придет отец — мы с ним и рассчитаемся.

Но Габуд знал, что его отец не станет спорить или настаивать: он всегда готов уступить, лишь бы не оскорбить богатея.

— Они люди имущие, кормильцы наши…

Так говорил Вандунц Бадин и отдавал собранные гроши дочери Адама, чтобы она припрятала их для того дня, когда надо будет справить свадьбу Габуда и купить ему кое-что на первое время.

— Малый-то подрос, надо бы женить его, — говорил Бадин жене, и они бросали тоскливые взгляды на Габуда. — Если буду жив, то осенью справим свадьбу.

По мнению дочери Адама, у них в деревне не было подходящей невесты для Габуда. Она жаловалась, что ей некогда пойти в соседнюю деревню и присмотреть для него невесту.

— Осенью, когда пригонят скот с кочевья, купи немного шерсти: я спряду ее, а из оческов выстегаю пару одеял.

Так толковали между собой старики, думая о будущем и представляя себе, как весело станет у них в доме, когда в нем зазвучат голоса внуков.

Иногда они раздумывали, какому ремеслу обучить Габуда. Мать хотела, чтобы он стал сельским писарем или же поступил на службу к приставу, но Бадин возражал.

— Я не стану есть краденый хлеб, — говорил он.

Бадин знал, что писарь берет взятки и в деревне его за это недолюбливали. Бадин дорожил своей честью.

Габуд был согласен с отцом, он тоже не любил писаря Авана, который, как охотничий пес, вынюхивал, где бы поживиться: написав под диктовку крестьянина пару слов, он требовал за это курицу.

Писарь Аван дружил с Исананцами, все время терся у них в лавке и обделывал там свои грязные делишки.

Габуд втайне мечтал уехать в Баку и научиться там ремеслу. Не раз он собирался поговорить об этом с отцом, но у него не поворачивался язык. Ему хотелось «повидать свет», как говорил его товарищ, который одно время работал в Баку и, заболев, вернулся в деревню. Они часами сидели на кровле дома и беседовали. Товарищ рассказывал Габуду, какой силой обладает машина, что есть такая штука — повернешь ее, и загорится свет, хоть пламени не видно; рассказывал о том, как добывают нефть из земли, и о тысяче других вещей.