Альпийская фиалка

Крепко придерживая коня под уздцы, я не сводил глаз с закрытых дверей. Время от времени дверь открывалась, входили и выходили люди с блестящими пуговицами, при этом некоторые из сидящих на ступеньках поднимались и смиренно кланялись. В моих глазах все эти люди с блестящими пуговицами были приставами, и я не мог отличить, кто из них главнее.

— Вот тот пристав? — спросил я у сидевшего рядом крестьянина, голова которого была обвязана грязной повязкой. На лице его и повязке были следы засохшей крови.

— Это урядник Васо. Пристав у себя, — ответил он.

Я не спросил, кем доводится урядник приставу. Но интерес у меня разгорелся. Ежели на уряднике столько золотых пуговиц, то что будет на приставе? А на царе!..

Мне показалось, что кто-то в белом доме кричит и топает ногами. Некоторые из сидевших на ступеньках спустились и отошли в сторонку. Вдруг дверь распахнулась, замелькали руки, показались сбившиеся в кучу люди, и во всей этой мешанине — дедушкина седая голова. Удары так и сыпались на эту голову.

Пока я кричал и, держась за уздечку, бежал к лестнице, дед уже отряхивал полы архалука. Сверху кто-то сбросил пинком его папаху. Дверь снова захлопнулась.

Несколько человек, осмелев, подошли к нам. Но никто не проронил ни слова. А когда на лестнице появился урядник, они тотчас отошли. Дедушка выбил запыленную папаху и обернулся ко мне:

— Держи лошадь, внучек. Ответа нет!

На губах его показалась кровь. Я увидел, что у него сломан зуб. Кровь вместе со слюной капала ему на архалук.

Я подтянул лошадь. Один из наших односельчан подсадил нас на нее. Мы молча пустились в обратный путь.

Дедушка сидел понурившись и левой рукой держался за щеку. Я крепко обхватил его, прижался головой к его спине. Мне были слышны его прерывистые всхлипы.

Он плакал.

Я больше не мог сдерживаться, и слезы, как прорвавшая запруду вода, хлынули из глаз. Я еще крепче прижался к его спине.

Вечером дедушка, кряхтя от зубной боли, тихо рассказывал о том, что произошло, когда он представился приставу: как Мукелянц Арустам шепнул тому что-то на ухо, а пристав взбеленился, выругался и, топнув ногой, заорал:

— Я тебе покажу, как царю письма писать!

Напрасно пытался дед через переводчика объяснить, что русскому царю было написано в письме только о его сыне — Адамове Егоре.

— Только я рот раскрыл, как он ударил. В глазах потемнело… Уж не помню, как выбросили. Арустам-то усмехался в усы.

С того дня много лет прошло. Дедушка давно умер. Земля на его могиле осела, и покосился надгробный камень.

До последней минуты простодушный старик верил, что когда-нибудь придет ответ. Когда он вспоминал тот злосчастный день, лицо его темнело, надежда слабела… Но затем он обнадеживал и себя, и нас.

— Назу-ахчи, я умираю. Вечный грех на твою душу, ежели получишь ответ и не придешь на мою могилу и не скажешь, — говорил он в свое последнее утро.

Спустя год умерла и бабушка. Назу-ахчи тоже ушла в могилу ни с чем. С ней закопали и тот клочок бумаги, который бабушка хранила в сундуке, как заветную реликвию.

Мы так и не узнали, что сталось с Адамовым Егором.

…Много лет прошло. Прошлое это стало для меня воспоминанием, которое постепенно уходит во мрак.

Только изредка перед глазами возникает седовласая голова моего дедушки Арутюна, его синие глаза и добрая улыбка. Но вдруг рушится этот образ, улыбка болезненно искривляется, и из разбитых губ старика каплет кровь ему на архалук…

СЫН ГОНЧАРА

Перевод П. Макинцяна

Ветер гонит клочья тумана. Они бегут по ущельям, подобно испуганному стаду баранов. Сквозь просветы вырисовываются конусы медно-красных скал. Из домов тянется кверху синий дым и приникает к влажным камням.

Светает. За горою встает солнце, капли расы сверкают во мху, как прозрачные слезы.

Скалы подымаются террасами, одна громаднее и внушительнее другой: та, что напоминает морду носорога, смотрит на следующую, похожую на гигантскую лягушку. Рядом с ними, подобно языческой жрице, склонилась перед восходящим солнцем третья. А самая верхняя скала — совсем как каменный орел, делающий тщетные усилия взмахнуть своими крыльями.

Это была окраина нашей деревни, нашего квартала Гюнеш[25], темный лабиринт, в глубоких ущельях которого шумит тоненький ручеек; песок осыпается под ножками птичек, и его падение отдается глухим эхом.

Еще глубже расположен Дрнган — жилье угрюмых болезненных людей, куда едва на час, да и то с трудом, проникает летнее солнце. Тень и сырость царят в этих ущельях круглый год. Люди живут в пещерах и взбираются туда по каменным ступенькам. По мшистым ивовым желобам они провели через скалы воду и взрастили на камнях ореховые деревья. В проливной дождь поток, смешанный с песком, низвергается с диким ревом со скал; шумят под ветром ореховые деревья, сгибаясь над оврагом.

Наш квартал Гюнеш расположен на солнечном берегу реки. Дорога тянется по берегу, переходит через старый сводчатый мост и по склону скалы ведет к городу. Мельницы — наша граница. Керосиновый склад расположен на вершине скалы, под которой, гремя, низвергается вода.