Алракцитовое сердце. Том I

— Было бы о чем. — Старуха по-кошачьи фыркнула, принюхиваясь к салу. — Слыхала я о чародеях. Ветерок шальной энти чародеи: сегодня здесь, завтра там. Небось уже и не сыщешь энтого, вашего, ищи ветра в поле. Но коли что надо — так вы Вильму старую спросите, нехай подскажет что. Волковские ее ажно саму ведьмой кликали, да какая из нее ведьма? Но баба ученая, грамотная, поспрошайте, коли надо вам.

— Бабуль, Вильма десять лет как померла, — переглянувшись с Деяном, мягко сказала Эльма.

— Ох, верно. А я и забыла. Упокой Господь ее душу…

Старуха хлебнула настойки, закашлялась.

— Мир праху, добрая баба была, хоть и чудная. Чародея энтого вашего — выкиньте из головы. Коль ушел, так уж не вернется. А то, вишь, ходите смурные, сил нет глядеть.

— Спасибо, бабуль, — Эльма улыбнулась старухе. — Твои бы слова да Господу в уши.

— Чем Господа поминать, лучше б сами старую послушали.

— Так мы и слушаем.

— Вижу я, как вы слушаете, — проворчала старуха, посасывая сало.

— Уж как умеем: сама говоришь, молодежь — ум цыплячий. — Эльма со смехом пододвинула ей тарелку. — Ешь, бабуль, а то вперед тебя все склюем.

— На здоровье, малая: будешь есть вдосталь — глядишь, ума и прибавится. Откуда ж уму взяться, если в теле кости одни?

«Если вот так судить по сложению — Джибанд из всех самый умный. — Деян, выдохнув, в один глоток ополовинил кружку. Облепиховку он не очень-то жаловал, но погода и все другие обстоятельства и впрямь располагали. — Эх, бабуль… Хоть что-то хорошее за сегодня. Не так уж и мало!»

Иногда Шалфана Догжон спала целыми днями, иногда без смысла и порядка начинала суетиться, воображая себя «молодой хозяйкой», иногда принималась капризничать или скандалить из-за каких-то несущественных — или вовсе не существующих — мелочей. А временами, принимая Деяна и Эльму за покойных сына и невестку, требовала объяснить, куда подевался внучек Петер; жена Петера тогда забирала дочерей и уходила из дома или запиралась в малой комнате.

Деян переносил эти старческие капризы и расспросы почти спокойно — так же, как когда-то припадки старой знахарки. Но Эльме Шалфана приходилась родной бабкой, и она была привязана к ней не меньше, чем к матери.

Спокойные дни, когда Шалфана пребывала в ясном сознании и добродушном настроении, с весны были наперечет, а часы, когда с ней становилось возможно, как прежде, поболтать за столом, выдавались и того реже. Поэтому сейчас Эльма буквально светлела лицом, глядя на старуху. Даже смеялась искренне, от души, что в минувший с отъезда Петера год случалось редко… Если случалось вообще.

Деян, как ни старался, не смог припомнить, когда слышал ее смех последний раз.

«Прости, Серая. Я не задумывался… не замечал, чего тебе стоит держаться, да еще поддерживать всех нас».

Он перевел взгляд на ее руки, мелькавшие над столом, — шершавые от мозолей, с въевшейся рыжиной у ногтей из-за алракцита. Про эти руки, эти мозоли он думал много, думал едва ли не каждый день, корил себя, что не может помочь, делать больше, чем делает; а настоящая беда тем временем подкрадывалась с другой стороны. Для Эльмы, казалось, не существовало и не могло существовать непосильной ноши, однако впечатление это было обманчиво… Она не боялась никакой работы, никаких тягот, но груз на душе давно уже сделался для нее одной невозможно велик.

— Деян, чего приуныл, а? — Старуха зыркнула на него из-под седых бровей. — Деревяшка на погоду ноет?

— Нет. Задумался, бабушка Шалфана.

— Будешь думать за столом — облысеешь до срока. Ешь-ка лучше, пей. Напьешься, так не беда, токмо дом не круши — кому его чинить потом, если ты день-деньской сидишь, да думаешь?

— Не буду. Спасибо, бабушка. — Деян благодарно улыбнулся старухе.

Вряд ли она многое поняла из того, что слышала, но чуяла висящую в воздухе тревогу и на свой грубоватый лад старалась развеселить их — не только родную внучку, но и его, хотя какое ей, казалось бы, дело до его напастей?

Деян выпил еще; по телу разливалось тепло. Только сейчас он понял, что за день на ветру и в сырости продрог до костей. Устал и проголодался, как волк, — хотя еще недавно о еде не мог и думать. Душащий, сдавливавший все внутри ком напряжения рассосался. Он — здесь и сейчас — чувствовал себя дома…

«Дома?» — Деян по привычке бросил взгляд наверх.

Строились Химжичи и Догжоны когда-то в один год, потому стыки балок и резные рейки-украшения здесь были почти такими же по виду, как в его родном доме; едва заметные отличия поначалу, когда он только переехал к Догжонам, буквально сводили с ума. В бессонные ночи он вглядывался в них до рези в глазах, и в темноте чудилось, как углы дрожат, расплываются тенями, обретают привычный вид…

С той поры минул год. Деян по-прежнему ночами вглядывался в потолок, но узор стыков и трещин больше не тревожил, не казался неправильным. Был другим — но и только.

«И я не чужой здесь. — Он обвел взглядом комнату. — Пусть Петер потом вышвырнет меня за шкирку; но сейчас — здесь мой дом, моя семья. И даже десяти чародеям этого не изменить».