— То
Голем взглянул недоуменно, затем хмыкнул:
— Поддел, хвалю. Однако ж, в сущности, одно другому не мешает.
— Да мне-то что? Я так, любопытствую.
Чародей почти все время спал, а, когда просыпался ненадолго, то молчал, глядя в пустоту; мысли его витали где-то далеко. О чем говорить и как с ним следовало держаться теперь, Деян не понимал. Слишком уж быстро все встало с ног на голову…
Себя он чувствовал совершенно вымотанным, тогда как возни с убогим хозяйством и заготовкой припасов было — и обещало быть в будущем — предостаточно. Но когда после полудня зарядил дождь, и ничего не оставалось, кроме как на время укрыться в хижине и в свое удовольствие отдыхать, — сон не шел…
Стоило задремать, как наваливалась на грудь и сдавливала горло какая-то непонятная тревога, беспрестанно чудился чей-то тяжелый взгляд; Деян надеялся, что виной тому всего лишь сидящий с открытыми глазами Джибанд. Надеялся и — без особого успеха — старался убедить себя также и в том, что великан не таит в себе никакой скрытой угрозы и от крепко спящего человека ничем существенным не отличается. Чем дальше, тем сложнее было не замечать его; загадка исполинского «неправильного человека» притягивала мысли.
Отчаявшись заснуть, Деян вновь принялся возиться с ружьем. На не сгнившем еще прикладе обнаружились глубоко выцарапанные буквы «Ж.Г.», на стволе — почти стершийся номер.
Инструмент валился из рук.
На лавке заворочался чародей; откинул одеяло и с трудом сел, потирая глаза.
— Ты сказал, он
—
— Нет, — сказал Деян.
— А жаль. Напомни потом — я расскажу… Грустная, но поучительная история. У Джибанда искусственное тело, Деян. — Чародей нашарил что-то кармане Беоновой куртки и не глядя протянул ему: это оказался небольшой рыжий самородок. — Алракцит — камень будущего и несбывшегося. Камень перемен, возможностей и связей. Священник сказал, вы по-прежнему добываете его и сдаете людям Венжара, но ничего не знаете о том, зачем он нужен. И не очень-то это вас интересует.
— Да.
— Поражаюсь вам… На Островах и Дарбате мне доводилось бывать в закрытых и оторванных от мира поселениях, но нигде я не встречал такого чудного общества, как у вас. — Чародей помолчал. — Дарбатские отщепенцы видят во внешнем мире угрозу и тратят много сил на защиту от нее; налогов и податей не платят, а членов общины без колебаний казнят за одно лишь подозрение в связях с чужаками. Вы же безропотно выполняете для неведомых правителей работу, смысла которой не знаете и не хотите знать. Удивительное миролюбие и столь же удивительная нелюбознательность.
— Так что об алракците? — перебил Деян. Его и самого, случалось, посещали подобные мысли, но слушать разглагольствования чародея на этот счет он не желал.
«Когда до большого мира много дней пути, а руки и голова от рассвета до заката загружены работой, кто станет предаваться праздным раздумьям о том, что и почему?»
Деян сжал самородок алракцита в ладони. Любопытство в Медвежьем Спокоище было уделом детей и бездельников поневоле вроде него, и не ему — и тем паче не кому-нибудь вроде Голема — было осуждать орыжцев за равнодушие к собственному невежеству.
— Прежде Старожье получало неплохую прибыль с алракцитовых шахт, но они, мне сказали, давно затоплены, — продолжил чародей. Говорил он охотно и многословно; так, что в пору было задуматься: чего ради?
— Затоплены, — подтвердил Деян. — Нарех говорил, что пытался с друзьями спуститься вниз, но не смог.
— Алракцит редок, но для работы обычному колдуну его нужно немного: такого самородка, какой ты держишь сейчас, хватит надолго, потому не так уж он дорог. А истинная ценность алракцита проявляется, если растолочь его и смешать с крошевом валадана: камня прошлого, постоянства и смерти. В смеси с алракцитовым песком валадан становится тем, что древние ваятели называли «унио» — первоосновой.
— Основой чего? — спросил Деян. — Взялся объяснять — так объясняй понятно.