Алракцитовое сердце. Том II

— Не могу знать. Но иногда мне кажется, — Бервен слабо усмехнулся, и его мягкие черты приобрели выражение недоброе и хитрое, — что Святые Отцы оказались ловчее других, только и всего. Прощайте, милорд, прощайте, господин Джеб… И вы, господин. Пусть сопутствует вам удача!

Деян на миг растерялся, поняв, что последний вежливый кивок адресовался ему, и не сразу сообразил ответить тем же.

— И вам всего наилучшего, Ян, — сказал Джибанд, с укоризной взглянув на Голема, — но тот молчал.

— Прощайте, — повторил Бервен.

И наконец ушел.

— Зря ты был так нелюбезен с ним, мастер, — сказал Джибанд. — Он же оказал тебе услугу.

— Может, и зря, — равнодушно согласился Голем. Епископ со свитой уже выезжали со двора, и больше ему не было до них никакого дела.

Глава вторая Ночь

— I —

В наступившей тишине Деян принялся вновь ходить по комнате. Колдовская сфера с флягой висела над расстеленной на столе картой, как луна над землей; левый угол карты весь пропитался светло-красным соком, выплеснувшимся из кувшина от неловкого движения мальчишки-прислужника, когда тот убирал посуду.

«Если Господь есть… Если Он не всесилен, но справедлив, — быть может, Он смотрит на дела наши с таким же выражением лица», — подумал Деян, украдкой наблюдая за Големом. На душе было муторно.

Чародей прошептал несколько слов, и сфера погасла. Фляга, упав, загремела о столешницу.

Взяв ее и ту, что принес Бервен, он осторожно отвинтил крышки и перелил зелье — к досаде Деяна, не пролив ни капли, хотя движения его были очень неловки; в дрожании пальцев угадывалась что-то большее, чем просто душевное смятение; быть может, вернувшиеся от сильных переживаний последствия пережитой в детстве болезни.

— Мне все это не нравится, мастер, — сказал Джибанд.

Голем не удостоил его ответом, если вообще услышал. Поставив две фляги рядом, он молча разглядывал их. Теперь Деян видел, что они отличались лишь состоянием и гербом: та, что принес Бервен, кое-где почернела от времени; ее украшали скрещенные мечи и стоящий на двух ногах волк с короной на голове. Там, где короткая шея соединяла голову и туловище зверя, тянулась глубокая царапина.

«Дурной знак, — подумал Деян. — Неудивительно…»

Голем все так же молча разглядывал фляжки.

Деян пододвинул кресло и сел рядом. Слова не шли на язык, но нужно было что-то делать.

— Рибен, я обычный человек, и каков мой век… Но и я кое-что могу понять, — решившись, заговорил он. — «Ничего не исправить», — так ты думаешь, я вижу; да ты, наверное, давно так думаешь. Ты хотел бы переменить историю, если б мог. Не только из-за себя: ты чувствуешь себя виноватым перед всеми нами здесь. Только нам этой перемены не надо! Ведь для нас, живущих ныне, то, за что ты себя грызешь, случилось очень, очень давно, и вовсе не с нами… Что для тебя — несбывшееся, то для нас — несбыточное.

Голем молчал, Джибанд стоял, застыв, как неживой, и Деян вспомнил первый вечер в лесной хижине; тогда так же лило и грохало, и такая же душная тишина повисала между раскатами грома. Приглушенные звуки из общего зала только делали ее гуще.

— Это наше прошлое. Может, неприглядное, несчастливое, но нам, живущим ныне, другого не дано, — продолжил он. — Нищета, темнота? Да. Сложись все иначе, Медвежье Спокоище могло быть богатым краем, Орыжь имела бы, скажем, хорошую дорогу к городу. Но тогда дед уехал бы, отец не встретился бы с матерью. И я не родился бы на свет. Пусть я прожил несчастливую, никчемную жизнь, — я бы не хотел не быть вовсе; такого в здравом уме никто не захочет! Да, прошлого не изменить, как бы порой ни хотелось, — и хвала небесам, что так. Без толку сожалеть о том, что давно случилось. Я знаю по себе. Вильма твердила мне — «не сожалей», и отец говорил, пока жив был, и мать… Но полдюжины лет каждый день я сожалел о том, что пошел тогда к скале, и винил себя за неловкость. А потом… Потом я понял, что если продолжу распыляться на плач и сожаления, если буду виниться перед братьями за свою бестолковость, а не помогать им, — нам придется совсем туго. После этого я запретил себе думать, что было бы, если бы я не был таким неуклюжим дурнем. И дышать стало проще. Намного. Хотя и вспоминалось порой, не буду врать. И снилось, и наяву мерещилось, особенно когда пересел к Догжонам на шею… — Деян вздохнул. — Извини, я, наверное, ерунду болтаю. Не мне тебя учить. Но все-таки…

Что «все-таки», он и сам не знал.

— Ты сказал мне как-то, еще до снегопадов: «Надеюсь, мертвым будет легче с твоих оправданий», — тихо произнес Голем, не глядя на него. — Хорошо бы. Но не будет.

— Да. Но твои мертвые мертвы уже три столетья, — сказал Деян, мысленно снова костеря себя за слишком острый язык. — Чем беспокоиться о прошлых ошибках, побеспокойся лучше о том, чтоб не наделать новых. Хочешь переменить настоящее — так и делай что-нибудь в настоящем… А прошлое — оставь. Забыть — не забудешь, но оставь, не трогай.