Альтер Эго

Мать плачет, а Алфред привязывает её к стулу с высокой спинкой.

— Пожалуйста! Пожалуйста, не трогайте детей!

— Заткнись!

Рикард вырывается и кричит.

— Нет! Не трогайте её! Отпустите её!

Но тяжелая рука в перчатке снова бьет его, на этот раз сильно, и он, падая, ударяется головой о мраморный пол и проваливается в небытие…

А когда он очнулся, огонь уже стал живым…

Он вырвался на волю и помчался оранжевой змеёй вверх по лестнице, взметнулся по стене, разукрасив черными потеками копоти перламутр ассийской штукатурки, обвил балясины, слизал кисейную занавеску и скользнул к потолку по тяжёлому шёлку портьер.

— Рикард! Проснись!

Расползался в стороны, пожирая мягкий ворс зеленого ковра и резные ножки изящного столика. А бумаги, сорванные со стола горячим ветром, сгорали еще в воздухе, не долетая до объятого пламенем пола.

— Рикард! Проснись!

И поначалу это было даже красиво, на какое-то мгновенье огонь был чист и прозрачен, и растекался по полу жидким золотом всех оттенков…

— Рикард! Да проснись же ты!

Он резко сел, вырываясь из удушающего плена кошмарного сна, слыша собственный хрип и хватаясь руками за лицо.

Темнота…

Едва тлеет огарок свечи на стуле. Тишина. И Кэтриона трясет его за плечи. Она совсем рядом, стоит на коленях на кровати.

А проклятый дым всё ещё в лёгких, жар опаляет лицо и ноздри внутри. Рикард дышит тяжело, хрипло, и стирая со лба капли пота ладонью, понимает — сон. Это всего лишь сон. Проклятый кошмар из прошлого! Но его всё ещё душит кашель, и он сгибается пополам, обняв себя руками, пытается унять сердцебиение и выдохнуть из лёгких всё, что только можно.

— Рикард? Рикард… Рикард…

…шепчет Кэтриона, её руки всё ещё держат его и, кажется, гладят по спине, и он внезапно в каком-то странном порыве наклоняется к ней и прислоняется лбом к её плечу…

…и дым уходит.

На краткий, совсем краткий миг она прижимает его к себе, почти впиваясь пальцами в его спину, и Рикард слышит, как её сердце колотится набатом.

Окно приоткрыто, ночь полна ярких звезд, взошла Лучница, натянув тетиву на полнеба, и слышно, как на улице покрикивают ночные птицы, а лошади фыркают у коновязи, мерно жуя овес. Пахнет спелыми яблоками…

Все спят, давно уже за полночь.

А Рикард и Кэтриона молча сидят в темноте. Свеча догорела…

— Ложись спать, я покараулю, — произнес он, наконец. — Всё равно больше не засну.

— Если хочешь…

Голос Кэтрионы в темноте кажется ему совсем другим, не таким как всегда, как будто говорит с ним незнакомый ему человек и в тоже время очень знакомый.

— …я могу… забрать твою память. И боль. И ты забудешь… то, что тебе снилось. Я могу это сделать… если ты хочешь, конечно, — произносит она сбивчиво.

Он хотел бы сейчас увидеть её лицо, обхватить его ладонями и прижаться лбом к её лбу, но… так даже лучше. Темнота убрала между ними броню насмешек и притворства, ту, которую они вынуждены носить днем, и сейчас они почти родные друг другу. Это странно, и больно, и радостно. И это пугает.

Рикард отстранился, встал, приоткрыл створку и выглянул на улицу. Набросил плащ, собираясь выйти, и добавил уже в дверях:

— Не всё нужно забывать, Кэтриона. Некоторые вещи… забыть нельзя, — он прихватил огарок и огниво, — это как собака, кусающая себя за хвост — я бегу от прошлого, а от него нельзя убежать. И догнать этот хвост тоже нельзя, потому что мы не можем изменить того, что случилось. Но если ты заберешь мою память, как я разорву этот дурацкий круг? Но всё равно… спасибо.

Дверь жалобно скрипнула, и он вышел.

* * *

Выехали рано, ещё солнце даже не встало, и над озером висел полосами лёгкий туман. Но Нэйдар сказал — путь длинный, следующая ночевка в горном доме Туров, а до него надо добраться засветло, иначе спать придется прямо на камнях.

И отряд не стал задерживаться, оседлали лошадей быстро, взяли припасы и тронулись. Туры были озабочены какими-то разговорами о руднике, и признаков того, что они хоть что-то знали о нападении Песчаных псов, не было. Да и ночь прошла спокойно, если не считать кошмарного сна Рикарда.

А о сне они больше не говорили.