Альтераты: миссия для усопших

Рука там, за преградой, окутанная странными синеватыми бликами, выглядела, словно в рентгеновских лучах: кости и тени прозрачной как вода плоти.

«Костяная нога», – мелькнуло в голове понимание.

Последний глоток воздуха, распирающего лёгкие.

Последний крик.

И в следующее мгновение толчок в спину. Пелена распахнулась, опаляя ледяным жаром. Боль волной окатила тело, выдавливая глазницы, сдирая глотку.

И тут же отступила, баюкая прохладой и тишиной.

Лерка, тяжело дыша, распахнула глаза: она стояла в необъятном круглом зале, стены которого утопали в неверном синем сиянии. Высокий, уходящий в бескрайние небеса, купол. По центру, слева и справа темнели широкие тоннели, ведущие в неизвестность.

Лерка посморела назад, туда, откуда только что пришла и откуда еще доносился, словно перезвон хрустальных колокольчиков, серебристый звон, медленно тая.

Там, в темноте коридора Дома на Фестивальной, – Лерка видела через мерцающий синевой полог, – по-прежнему стоял Гришка и виновато улыбался. Развел руками, девушка прочитала по губам:

– Прости, оно когда быстрее – легче.

***

– Эй, Ушакова, ты чего здесь?

Голос знакомый, обеспокоенный.

Лерка, забыв о Гришке и его сомнительной помощи, резко обернулась: перед ней, посреди окутанного спокойной синевой пустого зала, неуверенно пожимая острыми плечами, стояла Софья Синицына. Бледная, в знакомой до боли любимой клетчатой рубашке.

– Сонька, – выдохнула Лера имя подруги, не зная, радоваться или нет неожиданной встрече.

Синицына выглядела встревожено и болезненно. Вцепившись в запястье, она нервно растирала руку.

– Ушакова, я тебя спрашиваю, ты чего здесь делаешь?! – в голосе подруги послышалось раздражение.

– Сонь, не ожидала тебя здесь увидеть, на границе. Ты зачем здесь? – Лерка торопливо соображала, что сказать подруге. Помня об агрессивном поведении Даши, она опасалась, что и Соня здесь поменялась.

Синицына поморщилась, отвернулась порывисто. На глазах выступили слёзы.

– Послушай… Ты слышишь? – она порывисто вытерла лицо тыльной стороной ладони.

Лерка ничего не слышала. Звуки, доносившиеся до неё, монотонно-печальные всхлипывания, соединялись в одну неразборчивую песню.

Спустя мгновение она стала разбирать слова, тихие, едва различимые в общем рое:

– За что, Господи… Я не могу больше… Как я без тебя буду… Мне же ничего больше не надо… Прости меня, Сонечка… Что не уберегла, не сохранила тебя, моя кровиночка, родненькая моя…

Лерка раскрыла рот: как такое возможно? Здесь, рядом с погибшей подругой, она отчётливо слышала плачь тёти Полины.

Сонька всхлипнула:

– Это она на кладбище, Лер. На могиле моей, – она вытерла ручейки слёз. – Каждый день приходит. Отца на работу провожает и приходит. И плачет всё время. Я же сделать ничего не могу. Ничем помочь не могу. Она меня не слышат. Зовёт всё время.

Лерка протянула руки, привлекла к себе подругу:

– Сонька, кто же там знает, что здесь всё так… Что больно так.

Лера чувствовала тепло, исходившее от подруги, ощущала пусть и призрачную, но плоть. Сонька, знакомым движением подтерев сырость под носом, хрипло шептала:

– Я же понимаю, что она мама, что ей больно, что она помочь просит, а я… а я же ничего отсюда сделать не могу. Прихожу сюда и кричу… И каждый день словно заново умираю.

– Бедная ты моя, – Лерка почувствовала, как по её собственным щекам текут слёзы, голос осип от удушья и сочувствия. – Так на границе только слышно?

Сонька мотнула головой:

– Везде слышно. Сюда пришла, думаю, вдруг, она меня почувствует, поймёт, что не надо больше. Что я здесь иначе с ума сойду…

Она отстранилась, заглянула в Леркины глаза:

– Баба Стёпа велела терпеть, сказала, потом легче будет… Потом радоваться, сказала, буду, когда поминать станут. Я головой-то понимаю, но сюда прихожу, ноги сами несут.

– А Дашка где?

Соня тяжело выдохнула, безутешно махнула рукой:

– Я ее не видела с того дня, как нас сюда утащила мара. Но слухи ходят нехорогие: там вообще все плохо. Мать в больнице. Себя винит, руки наложить на себя пыталась, едва откачали. Отец болеет. Дашка мечется между мирами, покой её никак не возьмёт… Волот узнает, за Ахерон сошлет, или сразу, к Нерождённым, – она передёрнула плечом, нахмурилась, посмотрела на Лерку пристально. – Так ты сюда зачем пожаловала? Слышу, сердце твоё бьётся. Значит, живая, не пришёл твой час. Проводник, вон, – она кивнула на прильнувшего к прозрачной пелене Гришке, – мнётся.

Лерка закусила губу:

– Я вляпалась в историю.

– Это ясно… Это я не удивлена. Что стряслось?

Лера оглянулась по сторонам, проверяя, не слишит ли кто посторонний:

– Я альтерат, и Волот хочет забрать мой дар, – выпалила Лерка.

Софья удивленно изогнула брови:

– Альтерат? Это что значит?

Лерка удивилась, что уже дважды за этот вечер слышит один и тот же вопрос.

– Альтераты – иные, значит. Мы видим усопших, в том, – она показала за мерцающую синевой пелену, – в мире живых.

Сонька задумалась:

– Типа медиума? Странно… Я слышала уже это слово, но мне показалось, что оно означает нечто иное, – она пожала плечами. – А чего ж ты раньше не сказала, что ты – медиум?

Лера вздохнула, пожала плечами: