Алые сердца. По тонкому льду

– Не позвать ли лекаря? Ваша покорная служанка заметила, что в последнее время госпожа часто задремывает, иногда даже во время беседы: только что говорила, а потом повернула голову и уснула, – проговорила Чэньсян. – Я слышала… Слышала, что такое бывает при беременности.

Я едва заметно улыбнулась и ответила:

– Я знаю, что ты делаешь это ради моего блага, но не стоит, просто занимайся своим делом.

– Ваша служанка поняла, – поспешно сказала Чэньсян.

Оставив снаружи зонт, в комнату вошла Цяохуэй с большой веткой абрикоса в руке. Чэньсян улыбнулась и, похвалив красоту цветов, помчалась искать вазу.

– И зачем? – спросила я. – Еще и пришлось ради этого идти на улицу.

– Я знаю, что вам, барышня, нравятся эти цветы, поэтому сорвала и принесла вам, – с улыбкой объяснила Цяохуэй. – Теперь вам не придется долго стоять под дождем, чтобы ими полюбоваться.

В моей памяти промелькнуло лицо другой девушки, которая когда-то с такой же нежной улыбкой держала в руках абрикосовую ветвь. Поспешно отогнав воспоминание, я принялась со всем вниманием наблюдать за Цяохуэй и Чэньсян, ставящими ветку в вазу.

В теле ощущалась все большая слабость. Ночами я часто лежала до самого рассвета, пребывая в промежуточном состоянии между сном и бодрствованием, а днем могла рассеянно замолчать посреди собственной речи. Я уже сама ничего не понимала, даже четырнадцатый господин почуял неладное и послал за лекарем.

Несколько дней я отнекивалась, но так и не смогла его переубедить – оставалось лишь позволить лекарю себя осмотреть.

Меня осмотрели трое или четверо лекарей, и все твердили как один: «Огонь жизни в ее теле угасает». Четырнадцатый господин поначалу встревожился, потом разгневался, затем не мог поверить и в конце концов просто смотрел на меня с печалью и жалостью во взгляде. Стоявшая ко мне спиной Цяохуэй утирала слезы, а потом оборачивалась на меня, силясь улыбнуться. Я взяла ее за руку, чувствуя сожаление. Она проводила в последний путь мою сестру, а сейчас ей предстоит попрощаться и со мной. Ее душу разъедало сильнейшее горе.

Мои руки слабели, и я уже не могла написать и нескольких иероглифов. Оставались лишь воспоминания. Тоска шла из сердца, расползаясь по всему телу. Днями и ночами только и делала, что непрерывно думала о нем. Лишь покинув его, осознала, какой глубокий след он оставил в моей душе. Я писала иероглифы по образцу, который написал он, пила его любимый чай из фарфоровых чашек с его любимым рисунком, любила цветы, что любил он, ненавидела слишком яркое солнце, обожала моросящий дождь…

На рассвете я увидела Иньчжэня. Одетый в черный халат, он стоял на вершине горы Цзиншань, окруженный пеленой белесого тумана, и взирал на раскинувшийся внизу Запретный город. Вне себя от радости, побежала к нему, на бегу выкрикивая его имя, но Иньчжэнь не оборачивался. Как ни мчалась, у меня никак не выходило к нему приблизиться. Все, что я могла, – это глядеть на его одинокий равнодушный силуэт.

В тревоге и печали я стояла, понимая, что ничего не могу сделать. Цяохуэй легонько потрясла меня за плечо, и я пробудилась ото сна.

– Приснился кошмар? – спросила она, вытирая пот с моего лба.

«Из склонности рождается печаль, из склонности рождается страх; у того, кто освободился от склонности, нет печали, откуда страх? Поэтому не делайте приятного, ибо расставание с приятным – болезненно. Нет уз для тех, у которых нет приятного или неприятного»[109]. Я помнила о том, что нет уз для тех, у которых нет приятного, нет любви; но что насчет ненависти? Не бо́льшие ли она накладывает путы, не заставляет ли испытывать еще более сильное сожаление? Не лишает ли она сердце спокойствия днем и ночью?

Я очень долго пребывала в растерянности, усиленно размышляя. В конце концов велела Цяохуэй:

– Разотри для меня туши.

– Не стоит сегодня упражняться, – с заискивающей улыбкой попробовала уговорить меня Цяохуэй, – подождите до завтра. Вам станет получше, тогда и будете писать.

– Я хочу написать письмо, – объяснила я. – Принеси мне почтовую бумагу.

Чэньсян помогла мне приподняться. С минуту я молча размышляла, а затем взяла кисть и начала писать. Замирала, вновь писала, потом опять останавливалась… Прошло очень много времени, прежде чем я наконец закончила.