Алымов

Сенька Тараканов не любил рано вставать, и по этой естественной с его точки зрения причине лютой ненавистью ненавидел понедельники. Ведь, в каждый такой «день тяжёлый», в отличие от субботне-воскресной неги со сном до полудня и долгим-долгим потом лежанием в тёплой уютной постели с книжкой в руках, приходилось, хочешь ты этого или нет, вскакивать чуть свет и, не успев нормально позавтракать и привести себя в надлежащий вид, мчаться на планёрку в редакцию. Жил он в пригороде, работал корреспондентом отдела информации в пригородной же районной газете, но редакция, как и пригородные райком с райисполкомом, будь они неладны, почему-то находилась в центре Лесогорска, куда добираться приходилось переполненным общественным транспортом с пересадками, затрачивая на дорогу до полутора часов в один конец. Редактор опозданий сотрудников не

терпел, поэтому в опасении нарваться на неприятность в виде выговора, а то

и лишения премии, являться приходилось лучше уж загодя, с запасом времени.

Не менее ненавистными для Тараканова днями были и вторники, когда распределённые на вчерашней планёрке по хозяйствам и другим государственно-значимым объектам района сотрудники рано утром разъезжались в однодневные творческие командировки. Чтобы застать на месте в правлении колхоза или конторе совхоза рано разбредающихся в разные, не всегда близкие стороны по служебным делам руководителей и главных специалистов – основных «живых», «из первых уст» поставщиков бесценной для прессы информации о конкретных успехах в сельскохозяйственном производстве, – выезжали на редакционном «уазике» в пять-шесть часов утра. Поочерёдно выходили из машины каждый в намеченном для себя населённом пункте, а вечером «уазик» собирал их снова.

В остальные три дня рабочей недели, хотя и приходилось большей частью сидеть за рабочим столом и кропотливо выдавать «на гора» собранный во вторник и перерабатываемый теперь в готовую журналистскую продукцию творческий урожай, всё же иногда удавалось увильнуть от ранней утренней явки на работу под предлогом посещения нужных для написания газетных материалов районных и областных организаций. И – поспать хотя бы чуть подольше.

А сейчас он, безжалостно и бесцеремонно разбуженный садистом-будильником, лежал в постели с закрытыми глазами и мысленно изничтожал редактора-изувера вместе с его растреклятой газетой и вообще со всей своей опостылевшей работой в целом, из-за которой через несколько мгновений придётся вскочить и бежать. Он ещё не успел отвыкнуть от тех блаженных утренних вставаний, когда, кажется, совсем-совсем недавно его будил не этот отвратительный трезвон будильника, а ласковый голос его родной матушки:

– Арсенти-и-й! Подъё-о-м! Оладики стыну-ут!

Но матушка, царствие ей небесное, вот уже несколько месяцев, как покинула этот мир по нелепой случайности – во время праздничного застолья после кем-то рассказанного анекдота на темы Перестройки и Ускорения она сильно расхохоталась с набитым ртом, и кусочек пищи попал ей в дыхательное горло. Реакция окружающих, уже далеко не трезвых к тому моменту, оказалась, увы, слишком замедленной, чтобы успеть её спасти.

Оставшись один-одинёшенек на всем белом свете (у Сеньки не было, кроме матушки, ни одного близкого человека), не умея ни приготовить пищу, ни постирать и погладить бельё и одежду, он время от времени задумывался: а не жениться ли? Но почему-то эта мысль, возникнув, тут же и обрывалась. Не было желанной кандидатуры. Несколько случившихся в его почти тридцатилетней жизни тесных контактов с противоположным полом не доставили ему никакого удовольствия. Даже – напротив: запах обнажённой женщины отталкивал. Но похоть оставалась, и он еженощно удовлетворял её, как умел – простейшим способом, которому его научили сверстники ещё в отрочестве. Быстрее всего разрядка наступала, когда Сенька в своих эротических фантазиях ставил себя на место женщины, особенно – насилуемой.

Ощутимым толчком к усилению подобных фантазий послужил один случай, когда некоторое время назад ему довелось после удачно взятого интервью париться в бане с одним из руководящих работников Лесогорского лесхоза.

Мужик тот оказался компанейским, дружелюбным и простым в общении. Да вдобавок и – гулякой что надо. После хорошего зачина с добротной выпивкой и не менее добротной закуской, разговор о насущных перестроечных и прочих делах и событиях плавно и неизбежно, как водится в любой сугубо мужской выпивающей компании, перелился в «женскую» тему. Сначала – пара-другая средней «солёности» анекдотов, далее – несколько анекдотов «поперчее» и, наконец, полились обильным ручьём полуправдивые и, как обычно, изрядно приукрашенные геройские любовные истории из запасников личного опыта. Естественно, рассказы Адама Альбертовича (так звали сенькиного нового знакомого), в силу его более богатого прошлого были несравнимо разнообразнее и интереснее. Его воспоминания о собственных или совместных с кем-то из старых дружков злачных похождениях были захватывающие, возбуждающие и одно другого неправдоподобнее.