Алымов

Удивительное дело: ни смачно-крепкие, ни слащаво-нежные поцелуи обеих фигуристых грешниц никак не трогали душу и не радовали плоть бедного Сеньки. Всё его сладко-волнующее возбуждение начала и разгара этой коллективной попойки куда-то улетучилось и возвращаться упорно не желало. Но… как только волею коварной пустой стекляшки ему пришлось обменяться первым поверхностным «протокольным» поцелуем с Адамом, в его промежности что-то неожиданно ойкнуло, да так, что он не на шутку испугался. Ни шиша себе! Этого ещё не хватало…

Адам, по всей видимости, тоже что-то такое почувствовал. Иначе с чего бы это он вдруг так странно поглядел на Сеньку? Когда бутылка совершила свою коварную подлость ещё раз, мужчины поцеловались уже более смело и крепко. На четвёртый или пятый раз, когда от начальной скованности не осталось вроде бы и следа, Сенька вдруг опять заволновался. Ему стало не по себе: уж, не заметили ли женщины такого странного изменения в его самочувствии? Ведь одно дело мечтать о чём-то тайном в одиночку ночью в постели и совсем другое – проявить себя как-то не совсем обычно наяву, на глазах тесно общающегося с тобой хоть и интимного, но всё же малознакомого пока круга сотрапезников. И как к такому проявлению может отнестись сам Адам? Не сейчас, а позднее, протрезвев, после всего этого содома-гоморры? В настоящий-то момент, судя по всему, ему и самому это не в тягость… А дамы, похоже, ничего такого пока не заметили, иначе бы, конечно же, насторожились.

Нервозность Сеньки в какой-то мере передалась и Адаму. И, видимо, чтобы волевым образом как можно скорее прекратить эту постыдую, хоть и притягательную забаву, растущее нездоровое желание, которое могло быть вызвано скорее всего неумеренным употреблением спиртного, мужчины, не сговариваясь, засобирались сворачивать гулянку. Но, уже изрядно возбудившись, они (во всяком случае – Адам) не могли покинуть это сладострастное застолье, не сбросив объективно-естественно накрывшую всех присутствующих очередную по ходу дела волну физиологического возбуждения. Хотя бы самым элементарным, банальным образом. Разведя обеих, ничего не имеющих против женщин в разные углы, Адам (более азартно) и Арсентий (вяло-вяло) удовлетворились примитивно и быстро, как «дежурно» выполняют свои супружеские обязанности давно остывшие к своим жёнам, но ещё «потребные» в сексуальном плане мужья.

После этого щекочущего нервы и кое-какие иные фрагменты мужского организма случая, вызвавшего, кроме всего прочего, и некоторую стыдливую неохоту вспоминать о нём, оба «молочных брата», как они себя в дальнейшем стали шутливо называть, не особо стремились к частым очередным встречам друг с другом. Хотя больших усилий к предотвращению этих встреч и не требовалось – они были маловероятны по той простой причине, что слишком уж разными дорогами и на радикально разных уровнях шли «молочные братья» по жизни. Сенька продолжал валять дурака в низовой журналистике, не имея ни особых талантов, ни воли к чему-то большему. А вот его собутыльник скакнул высоко! Адам Альбертович Алымов уже не тот рубаха-парень, с которым в кругу шлюх-любительниц можно запросто поцеловаться по указке крутящейся-вертящейся бутылочки. Адам Альбертович теперь – большой человек, секретарь горкома партии, о простецкой встрече с которым можно лишь помечтать в постели глубокой ночью.

И когда же, наконец, кончатся для Сеньки эти ненавистные понедельники с обрыдшими утренними редакционными планёрками? Так не хочется в очередной раз подыматься ни свет ни заря! А может, набраться духу, да сходить на приём по личным вопросам к Алымову? Может, и в нём тоже не забылось и хоть чуть-чуть, да трепыхается что-то похожее на тайную страсть Сеньки? И, возможно, большой человек захочет вдруг внести не обременяющие его самого какие-то позитивные изменения в тоскливо-серую сенькину судьбу? И Сенька, рискуя в очередной раз опоздать на планёрку и напороться на гарантированные в таком случае неприятности, исходящие от негодующего редактора, зажмурив глаза и мысленно превратившись в насилуемую женщину, запустил одну руку в трусы и привычно вызвал образ сильного и мужественного, до боли притягательного победителя-повелителя Адама…

Лесогорск, осень 1990 г.

Майор милиции Георгий Скоробогатов всю свою сознательную жизнь прожил в ожидании реванша. Сначала, в далёком детстве, ненавидя большинство своих сверстников за обращение к нему не иначе как «эй, жирный!» (он был очень упитанным ребёнком), Георгий страстно мечтал поскорее «перекачать» телесный жир в крепкие мускулы, стать похожим на знаменитого югославского киноактёра Гойко Митича, красиво игравшего роли атлетов-вождей краснокожих индейцев, и сполна поквитаться с обидчиками, покорив при этом сердца всех без исключения их подружек-невест.