Алымов

Распарившийся, разомлевший от выпитого, съеденного и услышанного Сенька уже готов был задать сотрапезнику лениво-ехидный вопрос, а не врёт ли тот, как вдруг в предбаннике, к его волнующе-приятному изумлению, возникли как из небытия две пышнотелые моложавые бабёнки, игриво скинувшие все свои одежды и завернувшиеся в обыкновенные белые простыни. Быстро и ловко заменив на столе обильные объедки и «опивки» на свежую, ещё более обильную выпивку и снедь, дамочки невозмутимо присоединились к честной мужской компании, тут же принявшись с аппетитом здоровых работящих людей поглощать рюмку за рюмкой крепкие спиртные напитки и уплетать за обе щёки ими же изготовленные яства.

Между делом одна из дамочек – дебелая телом и ярко-рыжая растительностью на голове и во всех прочих отведённых природой местах – буквально пожирала своими сияющими плотоядным блеском бесстыжими синими глазищами смущённо впадающего в неконтролируемое возбуждение Сеньку. Она настолько недвусмысленно поигрывала своими шикарными соблазнительными формами, что тот не удержал, в конце концов, рвущееся

из его плоти наружу семя…

Заметив такой конфуз, Адам Альбертович громко расхохотался:

– Арсентий, прости, забыл сразу представить. Это – Маша и Глаша, наши лесхозовские конторщицы. Наряду с основной службой между делом подрабатывают в этой бане. Ну, там – топят раз-два в неделю, прибираются и так далее… Могут знатно попарить хорошего гостя. Так что, давай бери Глафиру и дуйте в парилку на процедуры, ха-ха-ха! А мне тоже вот, с Марией есть о чём с глазу на глаз переговорить. Мы прямо здесь и пообщаемся. А пока все производственные дела как следует не обсудим, просьба к нам сюда не выглядывать. Сам позову, когда закончим. Ну, счастливо попариться!

Исполнительная рыжая Глафира, не мешкая ни секунды, схватила не успевшего опомниться Сеньку за руку и тут же увела его в парную. Но поскольку, как мы заметили, тот уже успел хоть и вхолостую, но очень даже бурно разрядиться, да к тому же был заметно отяжелён употреблённым алкоголем, то даже такой опытной и темпераментной женщине, как Глафира, пришлось долго приводить его в надлежащую мужскую «боеготовность». Она исчерпала весь свой далеко не бедный арсенал изощрённых ласк, включая и вошедшую в последнее время в моду так называемую французскую любовь, о которой большинство советских граждан, а особенно гражданок, до Перестройки лишь слыхали, не смея попробовать, впервые и без малейшего, впрочем, удовольствия испытанную сейчас Сенькой. Но добилась лишь вялой и до неприличия равнодушной реакции.

Однако, несмотря на отдельные мало геройские моменты, кусочек настоящей радости сенькино естество в ходе этой парной пирушки всё-таки получило. Когда Адам (ну, не хотелось Сеньке называть его ещё и Альбертовичем) с довольной раскрасневшейся физиономией заглянул, постучавшись, в парилку и позвал измученную и слабо удорвлетворённую друг другом парочку, если они, конечно, готовы, к столу, тут-то и началось, к удивлению Сеньки, самое приятное.

Собутыльник, уже прочно вошедший в привычный для него во время подобных приключений раж, приблизившись к Сеньке вплотную, с неугасающим аппетитом озираясь на женщин, шепнул ему в ухо:

– А не пора ли, Арсентий, нам с тобой бабами поменяться, а? Сейчас мигом организуем! Для начала сыграем в бутылочку, а там – действуем по обстановке. Я в удобный момент забираю твою рыжую кобылку, и умыкаю её в парилку, а ты – мою Маньку берёшь и делай здесь с ней что хошь. Манька – бабонька что надо, шик-блеск, даже покруче Глашки будет. Не пожалеешь!

– А… они-то захотят это самое, меняться?.. – с некоторым испугом икнул Сенька.

– Да ты что, Арсентий?! Откуда ты такой взялся? Как вроде даже и не журналюга вовсе. Неужто до сих пор не понял, где находишься и с кем имеешь дело? Э-эх, телёночек, научу я тебя как-нибудь понимать и любить жизнь по-настоящему. Если подружимся, конечно. А сейчас, для начала, пройди-ка первый строгий экзамен на мужскую зрелость. Это для тебя, можно сказать, тест на психологическую раскрепощённость и степень зацикленности-незацикленности, то есть внутренней свободы. Усёк? То-то… Ну, давай, Арсентий, не робей!

Сенька обречённо рухнул на одну из стоявших по обе стороны стола лавок и под периодическое «ну, ещё по одной!» игра началась. Неутомимый хозяин застолья клал на стол плашмя пустую бутылку из-под только что выпитой жидкости и с силой вводил её во вращательное движение. На кого, остановившись, эта единица стеклотары указывала горлышком, того вращатель и целовал любым выбранным им способом, чаще всего в губы и взасос. Затем за бутылку брался тот, кого только что поцеловали…