Америго. Человек, который дал свое имя Америке

Как только возникала или только начинала вырисовываться тема цвета кожи аборигенов, ранние исследователи сразу же начинали искать термины, которыми можно было бы описать их лица и тела. Как мы уже видели (стр. 136–138), исследователи ожидали увидеть монстров, и читающая публика требовала монстров. Наблюдатели проникли в регионы, находившиеся, как они полагали, на краях обитаемого мира, куда классические и средневековые легенды помещали Скиаподов, отдыхавших, лежа под тенью своей единственной огромной ноги, песьеголовых Кинокефалов, безротых астоми, амазонок и Гигантов, «антропофагов и людей, чьи головы/ растут ниже их плеч» – монстров, с которыми столкнулся Отелло.

В печатной версии своего первого отчета Колумб выказывает удивление, что он не обнаружил монстров на островах. Но на кону стоял вопрос отнюдь не пустяковый. Монстры были причиной идеологического спора. Святой Августин вообще отрицал существование монструозного; он доказывал, что лишь наше испорченное восприятие красоты заставляет нас отрицать совершенство непохожих на нас существ[296]. Но после периода скептицизма, начиная с 12-го века, монстры постепенно пробивали себе дорогу обратно в средневековую географию, этнографию и бестиарии[297] во всё возраставших количествах – отчасти, как мы уже видели (стр. 136–137), они явились результатом нового открытия и прочтения классических текстов, в которых ужасные создания кишмя кишели. Но даже бо́льшие, чем само существование монстров, споры вызывало их значение. Согласно принципам поздней средневековой психологии, совершенный разум мог пребывать только в совершенном теле. Поэтому монструозность (уродство) была признаком суб-человечности. Similitudines bominis – монстры, напоминающие нас во всем, но в гротесковом виде – были не совсем людьми, а более низшими по сравнению с ними звеньями в цепи существ, связывающей животных и людей.

Вот почему первые путешественники в Новом Свете так настойчиво отстаивали идею естественности физического развития аборигенов. «Они люди мягкого нрава и с хорошими фигурами», – настаивал Колумб. «Хорошее физическое развитие и большое сердце», утверждал Веспуччи. Согласно Каминье, они были «прекрасно сложены» с «хорошими, красивыми чертами лица и носа… Господь дал им хорошие тела и красивые лица, как у добрых людей»[298]. Он добавил, однако, длинное с многими повторами объяснение об их привычке само-уродования, искажения формы губ путем вставления камней в специально сделанные дыры. Компилятор Mundus Novus добавил эту деталь в отчет Веспуччи. И вопрос касался не просто похоти: имелся политический, социальный и сексуальный смысл – в настаивании, что все путешественники разделяли мнение о физическом совершенстве женщин-аборигенок. Каминья был наиболее красноречивым на этот счет: «Одна из девушек была вся с ног до головы выкрашена этой их краской, и она была так хорошо сложена и округла, и наружные половые органы (которые выставлять напоказ она не стеснялась) так хороши, что многие женщины в нашей собственной стране были бы пристыжены, если бы увидели такое совершенство, ибо сами они им не отличаются. Никто из мужчин не подвергся обрезанию, но все такие же, как мы»[299].

Покончив с описанием внешнего облика аборигенов, наблюдатели пытались донести до своих читателей, что́ эти люди представляли из себя: поведение, манеры, вежливость обращения, готовность брататься с новоприбывшими. То, как аборигены реагировали на европейских визитеров, имело критическое значение. Этим определялось, были ли они покорными, послушными и легко эксплуатируемыми, или злобными и непокорными. Если верно второе, то как с этим бороться? Можно ли законным образом завоевать аборигенов и поработить их, а их земли присваивать колонистам? По вопросам этого сорта шли долгие теоретические дебаты между философами и академическими юристами, и некоторые принципы были – на шаткой основе – выработаны или описаны в общих чертах. С риском чрезмерно упростить ситуацию дело можно представить так: естественное право гарантировало суверенитет каждого политического сообщества, но люди, преступившие естественный закон, лишались его защиты[300]. В годы, предшествующие открытию Нового Света, вопросы юридического статуса «новых» людей становились всё более актуальными. В 1430-х годах португальский принц Энрике установил право конкисты (признававшееся всеми папами) в отношении аборигенов Западной Африки на том основании, что они были «дикими лесными людьми», которых невозможно усмирить мирными средствами. Предположительно право конкисты (в которой Энрике, в общем-то, не имел интереса) несло в себе право порабощения (в чем интерес у него как раз был), поскольку закон того времени определял рабов как пленников справедливой войны. Это был обычай, освященный античностью и считавшийся возмездием проигравшему.