Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Сталинистами обзывали всех левых, кто не выступал с публичными осуждениями Советского Союза. Если откровения из советских архивов и расшифровки проекта «Венона» восхвалялись как повод переосмыслить обвинения историков в адрес маккартизма, то впору задуматься: что же можно сказать о нашем нынешнем времени (тем более, живя в эту пору), глядя на прошлое сквозь призму этих уже не новых откровений и применяя их к судьбам женщин, живших в 1960-е и 1970-е? В 1978 году Лиллиан Хеллман признавалась, что, «увы, с большим запозданием поверила в существование политических и интеллектуальных преследований при Сталине», но все равно утверждала, что не действовала «ни по чьей указке». В мемуарах Хеллман вновь возвращается к своим поездкам в СССР и дает понять, что в ту пору она критически мыслила в куда большей степени, чем показывала[679].

Похожим образом дело обстояло и с Хербст: вспоминая тридцать лет спустя свою поездку в Харьков на съезд писателей, она замечала, что ее встревожило отсутствие многих известных писателей, а еще то, что идейной верности придается большее значение, чем литературному мастерству. Но этих критических замечаний нет в репортажах, которые она опубликовала сразу же после посещения съезда в 1930 году. Обращая на это внимание, я все равно чувствую, что меня трогают такие ее слова:

Но кто из нашего литературного поколения не был своего рода «криминальным снобом»? Кого не тянуло больше положенного ко всяким обездоленным, уличным лоточникам, ворам, проституткам? Ко всему этому дну, к изнанке мира, который наверху выглядел слишком сытым и чопорным? Быть может, мы ездили в Россию именно потому, что ее почти поголовно презирали все осторожные и почтенные… кто из нас не мечтал о свободе, о чистой душевности, о яркости чувств, о жарких дружбах? И не стал одновременно требовательным, властным? Мы жаждали обладать целым миром, мы жаждали ВСЕГО. И, высовываясь из вагонов поезда, чтобы помахать на прощанье, мы начинали двигаться по этой длинной кривой, – а она снова вывозила нас на войну[680].

После Второй мировой, после холодной войны, после всего, что было, что остается тем, кто с неохотой признавал место Советского Союза в наследии левых движений вообще или «левого феминизма» в частности? И Советский Союз, и коммунизм сам по себе, несмотря на огромное влияние, которое они оказали на многих людей, – уже почти табуированные темы, – потому что, как мне кажется, быть коммунистом (даже с маленькой буквы) значило изменить родине, а изменник – это предатель, а предатель – потенциальный шпион, и на этом все споры заканчиваются.

В наше время, когда мы пытаемся отличать беженцев от террористов, а законное политическое инакомыслие – от угрозы для безопасности страны и когда женщины продолжают бороться все с теми же проблемами, которые тревожили их в 1920-х, 1930-х и 1940-х (стремление уравновесить карьеру и материнство; попытки добиться равенства с мужчинами в политической, экономической областях и дома; поиски такого романтического союза, в котором оба партнера были бы по-настоящему равны), узнать очень многое – о желании, вере, человеческой подверженности ошибкам и упущенных шансах – можно, познакомившись с надеждами и неудачами «новых женщин» минувших лет, тех женщин, которым когда-то казалось, что «русская глава» могла бы изменить заново всю их жизнь.

Благодарности