Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Рут уже несколько месяцев заведовала временной библиотекой в профсоюзном клубе, где работала по вечерам, но теперь она уговорила Рутгерса выделить место под библиотеку на верхнем этаже административного здания, где можно было бы одновременно заниматься секретарской работой и хранить все необходимые папки и документы. Это новое помещение она начала использовать и для сбора и хранения почты. Называя библиотеку «культурным центром Кемерова», Рут утверждала, что она оказывала «весьма оздоровляющее действие на моральный дух колонистов». И действительно, впоследствии другие бывшие колонисты вспоминали библиотеку очень теплыми словами[329].

К весне Рут чувствовала себя счастливее, чем когда-либо. Работа приносила ей удовлетворение, она видела, что ее труд ценят. Кроме того, развивался ее роман с Сэмом, что тоже радовало. Наконец, растаял снег, и появилась первая зелень, Томь ожила, по ней быстро неслись щербатые льдины. Однажды вечером, в начале мая, Рут и Сэм пошли погулять в лес за Каменным домом.

Мы как будто попали в какую-то русскую пьесу. Пели птицы, и пели русские девушки, разлегшиеся под деревьями. На земле – настоящий ковер из фиалок, и каждый день распускается новый цветок[330].

Чем больше Рут нравилась ее жизнь, тем больше отдалялась она от Фрэнка. К середине мая Фрэнк окончательно решил вернуться в США – без жены. Впрочем, он допускал, что еще приедет сюда, быть может, уже вместе с матерью и Джимми. Решение Фрэнка об отъезде меняло все. Отныне Рут, проводя время с Сэмом, ощущала новое волнующее нетерпение. Самые будничные события обретали теперь в глазах Рут дополнительное значение. Когда они с Сэмом гуляли по лесу, Рут открывала для себя цветы, которых никогда не видела раньше, а местные русские, «хлынувшие в леса», появлялись там будто специально: «Казалось, они нарочно нарядились для этой лесной сцены: как первобытный народ, живущий самой простой, естественной жизнью», – записывала она в дневнике. Два месяца она ждала, когда же наконец Фрэнк уедет, и время ожидания протекало мучительно. Когда день его отъезда приблизился, Рут написала матери: «Я думаю, нам обоим нужно отдохнуть друг от друга». По ее мнению, их отношения портила еще и теснота общего пространства: ведь они работали в одном здании, жили в одной маленькой комнате. Вместе с тем Рут признавала:

Пожалуй, это я больше устала от нашей совместной жизни. Фрэнк же – один из тех верных моногамных мужчин, которым ничуть не надоедает видеть своих драгоценных жен 365 дней в году, по 24 часа в сутки пятьдесят лет подряд[331].

Отъезд Фрэнка, пусть и отложенный из-за опоздания поезда на двенадцать часов, принес Рут колоссальное облегчение. Почти целый день, провожая мужа, она проторчала на вокзале, а потом вернулась к себе, в опустевшую тихую комнату. Стоя у окна и глядя на реку, она услышала, как входит Сэм.

Я обернулась – и ничуть не робея, не стыдясь, бросилась в его объятья. Вдруг из смежной комнаты отчетливо послышался резкий, скрипучий голос [миссис] Пирсон: «Теперь пусть и она убирается отсюда, да поживее!» Мы, почувствовав себя виноватыми, разжали объятья[332].

Но миссис Пирсон не могла разлучить их. Так в жизни Рут началась новая глава:

Я как будто перенеслась в мир грез, сотканный из желаний, которые, как мне казалось, никогда не сбудутся. Все обязанности, которые навязало мне общество и от которых я так давно мечтала избавиться, – дом, семья, хозяйственные заботы, женское приниженное положение, – отпали одна за другой, и я оказалась совершенно свободна, одна в Новейшем мире. Я обрела экономическую независимость и стала полезным членом общественной группы, цели которой меня всецело устраивали[333].