Американский период жизни и деятельности святителя Тихона Московского, 1898–1907 гг.

Благодарение Господу! Когда вы сплетали такой роскошный венец недостойному мне, когда вы вплетали в него один за другим роскошные цветы похвалы, не упоявающее и опьяняющее благоухание их наполнило мою душу, но с особою силой почувствовал я уколы шипов, которые вы так бережно удалили прочь из венца, но чувствительность к коим, к великому для меня счастью, сохранила моя совесть, её собственный строжайший суд… Вы меня награждали добродетелью милосердия, а я рядом слышал и другой, совершенно отличный голос: «А сколько человек ушло из двора твоего с горьким чувством, с великою болью; скольких ты не напитал, не напоил, не одел, не посетил?!» Когда вы являли меня образцом добросовестного работника, для меня невыносимым ставало воспоминание о множестве праздных, ушедших и – увы! – уже невозвратимых часов, праздных дел, праздных мечтаний в течение минувших десяти лет… Ваша любовь ставила меня на высокий светильник, но, Боже мой, сколько копоти, сколько мрака, вместо чистого, согревающего и озаряющего света, изошло за минувшие годы от моего недостойного существа!..

А там, впереди, предносилась мне еще и страшная, ужасающая картина последнего суда над всяким сознательным бытием… Предносилось, как в числе других предстану пред всевидящее, не милостивое только, а и правосудное око Господа и я со всеми своими безмерными немощами и студными грехами, и что тогда скажу? Хватаясь как утопающий за соломинку, начну вспоминать, что ведь ценили же меня на земле друзья мои, что не хуже, значит, я многих других, что и у меня было кое-что доброе сделано… Но не услышу ли я в ответ на эти судорожные движения оправдывающего себя моего сердца голос правдивый: «Чадо, помяни, яко благая твоя восприял ты уже в животе твоем», – т. е. «за то ничтожное, маленькое доброе, с чем не рассталась при жизни душа твоя, ты при жизни же уже получил и награду… А как же судить тебя здесь?»

И не гоню я от себя этот спасительный страх в настоящую торжественную минуту; нет, я благословляю его, хотя бы он нынешнему веселью сообщил характер торжества погребального. И не огорчайтесь поэтому, друзья мои, если протестующими движениями при чтении вашего приветствия я нарушил ваше доброе настроение и понизил, быть может, самый тон ваших братских приветствий… Не от худого шло это побуждения, а родилось вполне искренно. И свидетельствую пред Господом Богом, пред этою святою иконою воскресенья Христова, которую, как величайшую Святыню, буду хранить и чтить в остающиеся дни жизни моей и за которую, как за самый дорогой, наилучший подарок, еще раз преклоняю пред вами главу, – свидетельствую здесь, что ни одна превозносящая меня похвала вашего великодушного, снисходительного приветствия не совьет в моей душе горделивого чувства, не родит самовосхищения, не заставит забыть о моих бесконечных слабостях и убожестве… Наоборот, она только оживит работу совести, пристыдит меня, подтянет меня и определит для меня в еще более ярком свете тот идеал, которым должен вдохновляться истинный пастырь и от которого – увы! – я был так далек!

И если кого-либо соблазнило, если чье-нибудь смирение оскорблено этим чествованием в храме недостойного служителя его собратьями, паствой и почитателями, то да отпустится нам эта вина по вере, что я приемлю сей привет и приношения не как должное и заслуженное, а как ободряющий призыв к добросовестной работе, к правдивому служению, к восполнению того, что должен был сделать ранее и чего не успел совершить по скудости сил своих и по нерадению…

Невольно мысль моя обращается к ныне чтенному св. евангельскому повествованию… Христос учил в доме. Все было вокруг Него заполнено народом… Жаждущие Его учения, Его милости, Его любви теснили Его. И не было возможности приблизиться к Нему. Все двери, все входы, все было закрыто людьми для тех, кто позже пришел… Но вот, вдали показались носилки. Расслабленного несли его друзья… Им надо видеть Спасителя. Они от Него жаждут исцеления больного. Они знают, что по Его одному мановению недуг покинет их слабого друга, по одному Его слову больной встанет… И нельзя протиснуться и подойти… Ушли они? Нет! С усилиями, надо думать, с усилиями чрезвычайными подходят они к жилищу, взбираются на кровлю его, проламывают там потолок и спускают расслабленного к ногам Спасителя… И Спаситель, видя веру ИХ, сказал расслабленному: «Отпущаются тебе грехи твои… Возьми одр твой и ходи!»… Совершилось величайшее чудо… Но ведь расслабленный сам не просил? Ведь расслабленный, быть может, лежал без чувств, без сознания? Быть может, он не имел веры ни в себя, ни в Христа, ни в исцеление? Но ОНИ верили, ОНИ несли, ОНИ надеялись, ОНИ любили друга и опустили его к стопам Спасителя с уверенностью, что после этого друг их получит то, чего не имел, но что для него всего дороже и потребнее!..

И он был исцелен. Спаситель не спросил его, глубоко ли он верит. В эту минуту Он видел ИХ, слышал движения ИХ сердец и воздал за ИХ чувства…