Амнезия

Марк всегда был на диво ответственным и рассудительным, но за те шесть месяцев, пока БАС пожирал маму, он повзрослел сразу лет на десять. Брат не боялся возражать отцу, когда тот делал что-то не так, а с врачами и медсестрами говорил строго и решительно, добиваясь, чтобы мама получала самый лучший уход. Марк единственный из нас не боялся произносить слово «склероз», чем приводил в отчаяние отца, который боялся называть болезнь по имени, словно это могло сделать ее сильнее. Мой брат был настоящим бойцом. Как-то ночью, изъеденный отчаянием, я пошел к нему за утешением, но Марка не было в спальне. Он был внизу. Я увидел свет на первом этаже, спустился по лестнице, стараясь, чтобы ступеньки не скрипели, и увидел, что дверь кладовой — я так и не привык считать ту комнату маминой спальней — приоткрыта. Я тихонько подкрался поближе. Марк рассказывал маме о Келли Бэкстер, девочке из школы, которая ему нравилась; говорил, что хочет позвать ее на свидание, но не знает, стоит ли — эта Келли немного поверхностная. Я не понял, что значит последний эпитет, и уже хотел войти и спросить, какого рода поверхность представляет собой Келли Бэкстер, но вдруг застыл на месте. Было слышно, как Марк ходит по комнате, но из-за двери долетал еще один звук: шорох подгузников, которые сиделки каждый день меняли маме. Ни отец, ни тем более я к подгузникам не прикасались.

Мне долго не давал покоя вопрос о том, как мама будет справлять нужду. Марк дал на него обезоруживающе простой ответ: «Есть специальные подгузники для взрослых, Джонни». Отец заблаговременно запасся такими штуками, и я не раз видел, как сиделка с профессионально безразличным лицом заходит в кладовую со стопкой целлофановых пакетов. В такие минуты отец всегда выходил в коридор, и это казалось мне совершенно нормальным. В ту ночь я узнал, что Марк тоже меняет маме подгузники — без ведома папы, само собой.

Это был нелегкий год, но, как бы то ни было, я его прожил. У нас с мамой установились особые отношения, которыми я до сих пор горжусь. Мы проводили вместе много времени, пожалуй, даже больше, чем раньше. Не стану вас обманывать: смертельная болезнь та еще сука, увидеть ее воочию я не пожелаю и злейшему врагу, но все же порой я вспоминаю те дни с благодарностью. В десять лет мне выпало узнать, как хрупка человеческая жизнь и как дорог каждый миг, проведенный рядом с любимым человеком. Я стал подмечать мельчайшие детали, научился понимать по маминым глазам, когда она грустит, а когда хочет улыбнуться. Не знаю, была ли то телепатия, или пуповина, когда-то крепко связывавшая меня с мамой, продолжала незримо соединять нас. Мама говорила со мной взглядом, и мне хочется верить, что я правильно понимал то, что она хотела сказать.

Моим любимым занятием в тот год было беседовать с мамой после школы. У нас была своя азбука наподобие той, какой пользовался Хокинг. Только без компьютера — я смастерил специальные плакаты со словами и фразами. Целых пять. Отец дал мне листы толстого картона, метр на метр, и я начертил на них таблицы по двадцать пять ячеек и заполнил их словами. Когда мама хотела что-то сказать, она мигала трижды, а потом давала понять, какая именно картонка нужна.

На первом плакате был алфавит, на остальных — фразы, сгруппированные по темам. Был плакат, посвященный разным занятиям: послушать радио, посмотреть, как я рисую, поговорить о том, как у меня дела в школе, и все в таком духе. Если появлялись новые занятия, мы составляли новые таблицы. На другом плакате была мамина любимая еда, еще на одном — темы для разговора. Со временем мы усовершенствовали мой метод; сначала я водил пальцем по картонке, а мама моргала, когда видела нужную букву или слово. Марк — а кто это еще мог быть — придумал, как ускорить процесс. Теперь я проводил пальцем по верхней строке, а когда мама выбирала нужную клетку, спускался вниз по вертикали. Маме приходилось моргать два раза, чтобы указать координаты, но так все равно получалось быстрее. Я старался угадать нужное слово, и, если у меня получалось, мама дважды быстро моргала. Мы так натренировались, что отец или Марк всегда звали меня, если хотели с ней поговорить.

Как-то раз июньским вечером я вернулся из школы и по обыкновению пошел проведать маму. Было жарко, и миссис Пирсон принесла вентилятор. Миссис Пирсон, медсестра на пенсии, ухаживала за мамой по вечерам. Она была страстной поклонницей книжек в ярких обложках с красавцами и красавицами в соблазнительных позах. Марк говорил, что это любовные романы. Я не очень понимал, что это такое, но было ужасно любопытно. Я планировал сунуть нос в одну из этих книжек тайком от миссис Пирсон, но случая пока не представлялось.

— Привет, Джонни, — сказала медсестра, заметив меня. Она сидела в кресле под вентилятором.

— Здравствуйте.

— Миссис Сильвия сегодня в отличном настроении.

В ответ я пробормотал что-то невнятное.