Amor legendi, или Чудо русской литературы

Свойственное Шопенгауэру радикализированное, укорененное, прежде всего, в телесно-физической сфере, понимание истины заставляет его говорить о проблеме половой любви, доселе неизвестной как таковой в истории философии, с той наглядностью, которая подчас достигает степени грубости. Уже сама натуралистическая острота понятия «половая любовь» («Geschlechtsliebe») очевидно побудила анонимного русского переводчика опустить сексуальный компонент сложносоставного немецкого термина, и вместо того, чтобы говорить о «метафизике половой любви», как этого следовало бы ожидать, имея в виду формулировки оригинала, он предпочитает кажущееся вполне невинным выражение «метафизика любви»[366]. Кроме того, многие фрагменты самого текста Шопенгауэра аноним сократил, эвфемистически умерил, смягчил в оглядке на бдительное око цензуры и перевел или очень свободно, или прямо-таки перифрастически. Совершенно очевидно и то, что он имел под рукой французский перевод 1861 г., поскольку в тех местах, которые представляли для него особенную трудность, он приводит в скобках не только оригинальные немецкие соответствия русским формулировкам, но и варианты, предлагаемые во французском переводе текста Шопенгауэра. Кроме того, в русском переводе, так же, как и во французском, оказались опущены высказывания Шопенгауэра о педерастии.

Однако, несмотря на всю эту тактику ad usum Delphini[367], русский перевод все же предлагает такую неслыханно-беспощадную интерпретацию сущности и воздействия физической половой любви как морально-разрушительной и даже взрывной силы, которая позволяет предположить, что и цензор издания, по всей вероятности, старался при любом удобном случае обмануться фронтисписом и лишь бегло просмотрел его текст. У Шопенгауэра – и, соответственно, в русском переводе – половая любовь представлена как страсть, наваждение («мания», «Wahn») или инстинкт, как безрассудный порыв, который повергает индивида в ослепление и низводит его до уровня голого орудия вышестоящей власти рода. Навязываемый силой природы сексуальный порыв к совокуплению не оставляет индивиду никаких других ролей кроме как роли instrumentum voluptatis (инструмента наслаждения) или жертвы. Однако вместе с тем, само это положение жертвы до некоторой степени извиняет виновного и даже может быть основанием для прощения. Человек предстает в одинаковой мере влекомым и влекущимся («Getriebener wie als Treibender»). Согласно Шопенгауэру, воля рода, или естественное желание, находит свое наиболее адекватное выражение в образе Купидона: «…несмотря на свою детскую наружность, бога враждебного, жестокого и из-за этого пользующегося дурной репутацией, капризного, деспотичного демона» («…einem, seines kindischen Aussehens ungeachtet, feindseligen, grausamen und daher verschrieenen Gott, einem kapriziosen, despotischen Dämon»)[368]. Именно этот Купидон, названный в русском переводе цитированного фрагмента «злым и жестоким ребенком» и, соответственно, «деспотическим демоном», появляется на его титульной гравюре[369]. Этот демон заставляет людей забывать универсальные и традиционные моральные запреты. Лаконичная формулировка Шопенгауэра гласит: «Природа знает только физическое и не знает морального: между ней и моралью существует даже решительный антагонизм» («Die Natur kennt nämlich nur das Physische, nicht das Moralische: sogar ist zwischen ihr und der Moral entschiedener Antagonismus»)[370].

Присущий половой любви родовой инстинкт, равно как и стремление к совокуплению, всецело завладевают индивидом, в то время как он, в свою очередь, будучи охвачен жаждой сексуального наслаждения, низводит своего партнера до степени объекта обладания. Из потери всяческого морального контроля – чего Шопенгауэр никогда не устает подчеркивать – следуют материальный и моральный упадок, бесчестие, нарушение супружеской верности, убийство и самоубийство, а временами даже двойное убийство и двойное самоубийство. Безумие страсти предстает, «…как некий враждебный демон, который стремится все извратить, все запутать и опрокинуть» («…als ein feindseliger Dämon, der alles zu verkehren, zu verwirren und umzuwerfen bemüht ist»)[371]. Вольный русский перевод этого пассажа гласит: «Амур – это какое-то злое божество, которому хотелось бы разрушить целый мир, перевернуть все вверх дном» (С. 10).