Amor legendi, или Чудо русской литературы

Сексуальное желание в интерпретации Шопенгауэра – это буквально «…злая воля, и весь этот мир представляет собой ее проявление» («…böser Wille, dessen Erscheinung im Ganzen diese Welt ist»)[372]. Весь опыт показывает, что люди за очень редким исключением суть не более чем «галерные рабы желания» («Galeerensklaven des Willens»)[373], того желания, которое таит в себе слепоту, атеизм, зверство, страсть к разрушению и саморазрушению. Его интенсивнейшим откровением становится, по Шопенгауэру, «наслаждение в половом акте» («Wollust im Akt der Kopulation»), а гениталии он называет «непосредственным очагом возгорания воли» («eigentliche Brennpunkt des Willens»)[374]. По выражению Рюдигера Сафрански, Шопенгауэр здесь предстает как человек, охваченный дионисийским ужасом. Согласно Шопенгауэру, характер человека в этом рабском существовании неумолимо подвержен неизбежному закону, а это значит, что в своем литературном воплощении характер может быть в лучшем случае раскрыт, но не может быть показан в эволюции.

По Шопенгауэру, страстное влечение к партнеру бывает изначально пробуждено очарованием физической привлекательности, которая становится катализатором вожделения. Ее притягательная сила проявляется зачастую столь же ярко, сколь и внезапно, «с первого взгляда» («beim ersten Anblick»). И следствием этой внезапности становится ослепление, заставляющее одержимого желанием человека закрывать глаза на «отталкивающие свойства» («widerliche Eigenschaften») в характере объекта его вожделения[375]. И если при этих условиях цель физического наслаждения воспрепятствована или не может быть достигнута вследствие сопротивления объекта, порабощенный желанием субъект способен без размышлений и раскаяния покуситься на любое преступление или впасть в безумие.

Лихорадка страсти пренебрегает всеми социальными и сословными различиями. Однако самым фатальным результатом является то, что даже удовлетворенная жажда наслаждения реально ведет не к счастью, но к отупению и пресыщению, и в конце концов между партнерами возникает кричащая дисгармония («schreiende Disharmonie»). Сладострастие – самое преходящее и самое обманчивое из всех наслаждений, и в финале этого безумного наваждения («Wahn» у Шопенгауэра, «призрак» в русском переводе), индивидуум становится «жертвой родового обмана» («Betrogenen der Gattung»)[376]. И для довершения размеров несчастья, по мысли Шопенгауэра, всей этой ситуацией правит «издевательская власть случая» («höhnende Herrschaft des Zufalls»), в результате чего «триумф зла» становится полным и совершенным[377]. Несмотря на то что размышления о роли случая возникают лишь на периферийном плане текста «Метафизики половой любви», они, как это будет видно в дальнейшем, имеют непосредственное отношение к теме исследования.

В начале своей работы я процитировал знаменитое изречение Шопенгауэра, касающееся преимущественного интереса поэтов к теме половой любви. Как видим, для Шопенгауэра половая любовь является силой столь же вездесущей и разрушительной, сколь экзистенциальной. Согласно такому пониманию проблемы он приводит в своем трактате соответствующие примеры и многократно подчеркивает: страстная любовь составляет «предмет, достойный поэзии» («ein würdiger Gegenstand der Dichtung»), вследствие чего она (страстная любовь) приобретает «оттенок возвышенности» («ein Anstrich des Erhabenen»)[378]. Шекспир принадлежит к цитируемым Шопенгауэром авторам. Таким образом, мы подходим к основной части статьи и Лескову.

IV. «Леди Макбет…» Лескова и Шопенгауэр