Ана Ананас и её криминальное прошлое

Я было взялась помогать, но поняла, что за Барсуком не угнаться. Еду он готовил проворно как дьявол. С плитой общался, будто заправский повар из ресторана. В каждой руке держал по фасеточному ножу и орудовал ими как бритвой. Всю посуду Барсук немедленно перемывал заново, едва успев прикоснуться к ней рукой во время готовки. Вилки он складывал отдельно от ложек. Сильнейшего моющего средства ушло на удивление мало. В качестве сковородки Барсук использовал мерзкий, скрипучий, похожий на керамическую посуду кирпич. Должно быть, это и была та самая асбестовая сковородка. Я едва дождалась, пока спагетти по никарагуански оказались на столе. Выглядели они крайне неаппетитно. Но зато пахло от них убойно – будто это была еда для слонов.

– Как ваше здоровье, господин Дахс? – спросила я у барсучьего папы, подирижировав в воздухе вилкой. Сейчас он мне даже нравился. Как кот, который то и дело умывается языком и лапой. На улице, при виде его колыхающейся туши, я ломала себе голову, как же ест этот толстяк – из корыта или из миски. А здесь поняла что, в принципе, он мог бы спокойно есть с руки. Как котик!

Перед тем, как ответить на мой вопрос о здоровье, папа Барсук вытащил из-за пазухи градусник размером с бутылку. Я удивлённо отставила вилку:

– Покашливаю – сказал господин Дахс и вдруг, что было сил, харкнул в белоснежный платочек.

– Папа, дай платок – строго сказал Барсук. – Ты всё вокруг засморкал.

Папа Барсук был не в состоянии расстаться с платочком

– Он продизенфицирован. А ты у нас болеешь. Разве не так? – укорил Барсук папу.

– Он уже не такой чистый, – грустно сказал больной и вытащил из полиэтиленового пакетика новый платок, этот был лишь самую малость побелоснежней, чем до этого.

– Засрёмся мы с тобой, Бруно, – сказал Барсук-старший ещё раз и посмотрел на часы. – Засрёмся как пить дать!

Никарагуанские спагетти дымились. Младший Барсук красиво выложил их на подогретой тарелке, там они практически таяли. Тарелки были ничего себе, довольно изысканные. Похожи на японские, те, что из «Каппы». В этой «Каппе» всегда красивые тарелки. Я и сама подумывала о том, чтобы такую спереть. Бруно зажег керосиновую лампу толщиной с карандаш. Ужин при свечах! Я ухмыльнулась. Я уж было думала увидеть здесь последние дни семейки Адамс, а столкнулась с образцовой немецкой семьёй из журнала «Биг биг».

Съела я всё быстро, а Барсуки рассматривали каждую макаронину на свет и озабоченно делились соображениями на предмет того, когда придёт время засраться. Мне стало скучно. От нечего делать я вертела в руках всякие безделушки, стоящие в аккуратном порядке на полочках. Одна из них привлекла внимание тем, что стояла впереди всех. От неё пахло весенним поленом и шишечками.

– Что это? – удивилась я.

– Разве ты не знаешь? Это шишница, – удивился папа Барсук.

– Для белочки, – пояснил Бруно.

– А где белочка-то? – удивилась я.

– Смотри, – сказал старший Барсук и поставил шишницу на окно.

Через минуту и вправду белочка застучала в окошко. Барсуки аккуратно отщёлкнули ставни. Белочка была не одна. Она пришла с другой, ещё более пушистой подружкой. Горностай это был или может быть ласка – уж не знаю. Мы кормили белочку с рук. А её подруге старший Барсук еды не давал и лишь грозил строго пальцем – Ах ты, маленький плутишка.

Наконец, белка сожрала всё из шишницы и упрыгала.

Закрывая за белочкой, папа Барсук ещё раз взглянул на часы. Голосом диктора он безутешно продекламировал:

– Двадцать один пятьдесят три.

Бруно заухал:

– Засрёмся, папа. Ещё нет полуночи.

Горло моё запорошило. Мне немедленно захотелось сделать что-то ужасное. Я ушла в туалет, где открыла бутылку «Красной Шапочки», взболтала её и сделала мощнейший глоток. Всё вышло наружу. Непереваренные никарагуанские макароны расползлись по унитазу как длинные червяки. Я оставила всё как есть и отправилась спать в чём была. Заснула я кое-где, но точно не на кровати. Гости с ночёвкой, – стучало у меня в голове, – никогда не ходить больше в гости с ночёвкой!

18

Итак, больше никаких ночёвок вне дома. Ради этого я была готова помириться с отцом. Надо было приходить в себя. Этот день был ответственней некуда. Пока мы ходили кормить барист, Барсук разговаривал сам с собой и о чём-то раздумывал. Странно! Барсук не был из породы раздумывающих по любому поводу. Как то он сказал, что в погоне за зайцем, гончая никогда не использует заранее приготовленный план. И мы знали, что он следует этому правилу.

Наблюдая, с каким отрешённым видом Барсук крошит баристам в молочко булочку, Королёк сказал:

– Вот это я понимаю. Настоящее самоотречение. Готов поклясться, что именно этот дерзкий пухль наловит нам ещё два десятка очкариков! Держитесь его, ребята, держитесь этого пухля, уравнивайтесь в его сторону. С такими, как он, хочешь не хочешь, а придётся арендовать новый подвал для барист!