Ана Ананас и её криминальное прошлое

Магазинный работник безразлично швырнул нам мороженое в одинаковых зеленых обертках.

– Ходжа, что такое любовный треугольник? – осторожно спросил Барсук, вынимая из кармана кошелёк.

Слопав по мороженому у Давидовой вахты, мы пытались втолковать Барсуку, что такое любовный треугольник. Он не понимал. В конце концов, нам надоело. И тут Барсук неожиданно захохотал.

– Если уже двое пап есть, зачем тогда мама? – спросил он, сгибаясь пополам от смеха

Ходжа попытался объяснить и про мам, но его опять заклинило на любимой теме – на женщинах.

– Вот, ребятки, глядите: потенциально подруга бариста. – тыкал он мороженым в женщин, сидевших за столиком – Жаль, что не местная. Из Японии. А эта может из Герцогии. Или Боснеговины. Ай-ай..

Предполагаемая подруга баристы шестидесяти с хвостиком лет ласково улыбнулась и отложила вязание. Но Ходжа уже тыкал пальцем в следующую:

– А эта? Видели? Глядите, какая она декоративная.

Видели. Наверняка, уже в третий раз я увидела эту тётеньку, похожую на декоративную куклу. Раньше я значения этому не придавала. Теперь она показалась мне страшной.

– Линяем отсюда, – не выдержала я.

– А если двое мам будут, а не папа? – Барсук, всё еще думал о нашем любовном треугольнике..

– Неважно. – завопила я так, что все обратили на нас внимание. – Оно меня преследует, – я старалась говорить о преследовании так, чтобы было слышно на вахте Давида.

Тётка открыла объятия.

– Анна, – плотоядно сказала она.

– Мотаем отсюда!

Я потащила обоих участноков любовного треугольника наискосок через дорогу на красный свет. От неожиданности Барсук уронил градусник на асфальт. Не знаю, где он взял вообще этот прибор, но в Гамбурге такой градусник считался опасным. Он был огромный как цирковой, а ртуть была настоящей и разлилась она на том месте, где мы только что стояли. Собралась в два выразительных шарика. Глаза змеи!

Мы ломанули на красный свет через улицу. Две машины недовольно перехмыкнулись сигналами. Перебегать через дорогу на красный свет у нас нельзя, будь ты хоть триста раз репербановский Бармалей. Лишь Траурному Эммериху было дано особое разрешение. Потому что Эммериха так просто на пяти километрах в час не собьёшь. И когда тётка, совсем непохожая на Трарного Эммериха попыталась повторить наш манёвр, водитель высунулся из окна и поставил её на место, прокричав что-то грубое. А хозяин парикмахерской, показывая вниз, туда, где капельки ртути собрались в шарики, требовал немедленно всё убрать.

Мы уже были на другой стороне улицы. Тётка не обращала внимания на парикмахера.

Она подняла длинный нос вверх и вынюхивала:

– Анька, – заорала она, вынюхав меня на той стороне улицы. – Анна Романова!

– Уходим дворами, – шипела я, поворачивая голову от одного элемента любовного треугольника ко второму.

Заметая следы, я потащила Ходжу с Барсуком подальше от ртути, парикмахера и декоративной тётки. Оказалось, заметатель следов из меня ещё тот. Декоративная тётка перекрыла нам путь. Она стояла, торжествующе побоченясь, с выражением лица победителя.

– Ну, что же ты, Анечка, – каркнула она на уже довольно подзабытом языке. – Не узнаешь что ли меня, дуреха тупая?

– Что-то не узнаю, – испуганно соврала я.

Врать пришлось по-немецки. По-русски мне уже так не соврать. Оказалось, я совсем разучилась на нём разговаривать.

– Ну, ты и дуболом. А ещё юбку красивую носишь – укорила меня декоративная тётка. Она устало облокотилась на стенку, стараясь отдышаться – Это же я. Твоя мама.

МОЯ ДЕКОРАТИВНАЯ МАМА

1

Вот ни за что не поверила бы. Но интуиция… Она услужливо посказала мне, что именно эта декоративная тётка и была моя мать. Именно та, что не приехала в чуточку города посреди леса. Та, из-за которой папа не спал ночами и ждал. Та, в конце концов, которая работала в прошлой жизни в театре – это я ещё помнила. А больше я уже не помнила ничего.

Когда я последний раз видела свою маму, у неё были короткие волосы и никаких татуировок. Несомненно, и то, что раньше она красила губы ярче. И одевалась совершенно не так. Не могла же она постоянно переодеваться и менять парики, пока мы с папой не видим.

Как же она изменилась!

Со стороны её можно было за подруг Берты Штерн. Но бертины подруги, даже на беглый взгляд, носили гораздо меньше одежды. А на декоративной маме тряпок было хоть отбавляй. И шарф, намотанный прямо до глаз, и сапоги, и шляпа и леопардовые треники!

Я украдкой взглянула на своих друзей. Все уставились на «декоративную» маму, как будто та и впрямь была декоративной. А уж когда она заговорила со мной на декоративном языке! Уже то, что она заговорила со мной, и я ей ответила на том же самом языке, казалось невероятным. Но слово «мама» было понятно каждому. По крайней мере, можно было догадаться, о чём идёт речь.

– Это чья-то мама? – первым догадался умница Барсук.

– Да, – шёпотом сказала я.

– Вот эта вот декоративная? – уточнил он.

– Прямо в точку.

– Погоди, может ешё не твоя? – засомневался Ходжа. – Выглядит как чужая.

– Моя… – под строгим взглядом декоративной мамы я всё вспомнила.