Анафем

– Я имел в виду не «в реальном времени», а на табуле. Ну, ты понимаешь.

– Нет, Репей, должен сознаться, что решительно не понимаю.

– Никто не разбирается в слежке лучше этих ребят, – заметил Лио.

– То есть ты веришь в гипотезу светительницы Патагар?

Лио заметно огорчился моей наивности и вновь принялся точить лопату. От скрежета у меня сводило зубы, но я подумал, что тем, кто нас подслушивает, ещё хуже.

Видимо, это была моя новая роль в конценте светителя Эдхара: простодушный малый.

– Ладно, – сказал я. – Ответь мне на один вопрос. Если мы все у них под колпаком, значит, они знают про меня и про табулу?

– Надо полагать.

– Так почему ничего не происходит? – спросил я. – Трудно поверить, что Спеликон и Трестана не трогают меня из жалости.

– А на мой взгляд, удивляться нечему.

– Это как же?

Лио молчал долго – мне подумалось, что он сочиняет ответ на месте. Наконец он окунул точильный камень в реку и сказал:

– Ита не рассказывают инспектрисе всё, что знают. Трестане пришлось бы сидеть у них сутками, чтобы выслушать столько информации. Значит, ита решают, что сообщать ей, а что нет.

Слова Лио открывали простор для целой кучи интересных сценариев, и чтобы их обдумать, требовалось время. Я не хотел и дальше стоять с открытым ртом, поэтому нагнулся за лопатой. Всё равно бы острее она уже не стала. Я огляделся, высматривая куст звёздоцвета, который можно порубить. Потенциальная жертва сыскалась довольно скоро. Я шагнул к ней, Лио – за мной.

– Это очень большая ответственность для ита. – Я поднял лопату и обрушил её на корни звёздоцвета. Несколько побегов упали на землю. Мне даже полегчало.

– Положим, они не глупее тебя, – сказал Лио. – Да сам подумай! Они кормятся тем, что управляют сложными синтаксическими аппаратами. Они создали авосеть. Уж им-то известно, что знание – сила. Применяя стратегию и тактику в отношении того, что говорить, они могут добиться чего хотят.

Я вырубил квадратный ярд звёздоцвета, пока обдумывал его слова.

– Ты хочешь сказать, что существует целый неизвестный нам мир отношений между ита и иерархами.

– Должен существовать. Иначе они не были бы людьми, – ответил Лио.

И тут он применил гипотрохийную трансквестиацию: сменил тему – неявно подразумевая, что обсуждение закрыто: он выиграл, а я проиграл.

– Итак, возвращаясь к моему вопросу: подаёт ли тебе Самманн какие-нибудь знаки? Или хотя бы он знает, что его изображение записывается. Он как-нибудь это показывает?

Лио бросил камень, которым точил лопату, в реку.

Правильный ответ на гипотрохийную трансквестиацию: «Эй, погоди! Мы ещё не договорили!», но вопрос Лио был таким интересным, что я не стал возмущаться.

– Не знаю, – сказал я и потом целую минуту с наслаждением рубил звёздоцвет. – Но мне надоело мерить транспортиром куски торта, а на что смотреть дальше, я не знаю. Так что попробую проверить.

* * *

После этого я неделю не мог попасть в подвал. Концент готовился праздновать равноденствие, и я репетировал песнопения. Война сорняков достигла той стадии, когда требовалось сделать хотя бы одну зарисовку. Мне надо было засаживать свой клуст. Если я оказывался свободен, во владении Шуфа кто-нибудь был. Оно явно входило в моду!

– Бойся своих желаний, – посетовал как-то Арсибальт. Я помогал ему нести рамки для ульев в столярную мастерскую. – Я приглашал всех во владение – теперь люди приходят, и я не могу там работать!

– Я тоже.

– А теперь вот! – Он взял шпатель (на мой взгляд, совершенно для этой работы непригодный) и принялся рассеянно ковырять подгнившее дерево в углу рамки. – Катастрофа!

– Ты что-нибудь знаешь про работу с деревом? – спросил я.

– Нет, – признался он.

– А про метатеорические труды фраа Пафлагона?

– Про них кое-что знаю, – сказал Арсибальт. – Более того, я уверен, что Ороло старался нас к ним направить.

– Как?

– Помнишь последний диалог с ним?

– Про розовых нервногазопукающих драконов. Конечно.

Арсибальт скривился:

– Надо будет придумать более достойное название, прежде чем мы увековечим его в чернилах. Так или иначе, я уверен, что Ороло убеждал нас задуматься над некоторыми идеями, важными для его наставника.

– Если так, странно, что он не упомянул Пафлагона, – заметил я. – Разговор про последние труды светителя Эвенедрика заходил, а вот…

– Одно из другого вытекает. Со временем мы неизбежно должны были набрести на Пафлагона.

– Ты – наверное, – сказал я. – А о чём он пишет?

Вопрос был совершенно естественный, однако Арсибальт мялся.

– О том, за что проциане нас ненавидят.

– Типа Гилеина теорического мира? – спросил я.

– Так бы они это назвали, чтобы уличить нас в наивности. Однако со времён Протеса концепция ГТМ развилась в более сложную метатеорику. Взгляды Пафлагона по сравнению с классическим протесизмом – всё равно что современная теория групп по сравнению со счётом на пальцах.

– Но по-прежнему с ним связаны?

– Разумеется.

– Мне просто вспомнился мой разговор с инквизитором.

– Вараксом?

– Его интерес к теме… – начал я.

– Поправка: его интерес к тому, интересует ли нас эта тема.