Анаксимандр и рождение науки

Возможно, мы не сильно ошибаемся, предполагая, что день, когда состоялась та беседа в темной храмовой комнате фиванских жрецов стал датой (если здесь вообще возможно произвести какую бы то ни было датировку) окончательного пробуждения того критического, научного настроя, который должен был произвести на свет новую историческую науку. При этом следует помнить, что пользу из этого урока извлек именно греческий гость, а не ученые египетские жрецы… Именно там зародилась критическая мысль западного мира. В них пробудился тот смелый дух исследования, который стал отличительной чертой эллинского ума.

Шотвелл писал непосредственно о зарождении историографии, но его слова в равной степени относятся и к научному духу в целом.

Подобно обезьянам перед монолитом в фильме Стэнли Кубрика «Космическая одиссея 2001 года», грек, стоя перед египетскими статуями, которые так эффектно опровергали его горделивое видение мира, возможно, начал думать: даже то, в чем мы все уверены, может быть поставлено под сомнение.

Встреча с другими людьми, другими культурами, другими идеями делает наш разум открытым и указывает на границы наших представлений.

Хочу заметить, что сегодня все это может послужить для нас предостережением. Каждый раз, когда мы – нация, группа, континент или религия – обращаем свой взор внутрь себя, воспевая свою самобытность, мы фактически лишь радуемся своей ограниченности и превозносим собственную глупость. И напротив, каждый раз, когда мы открываем себя для многообразия и задумываемся над тем, что отличается от нас, мы приумножаем богатство и интеллект человеческой расы. Министерство национальной идентичности, подобное тем, что были созданы в последнее время в некоторых западных странах, есть не что иное, как министерство национального слабоумия.

8. Что такое наука?

Наука, о которой я хочу поговорить, родилась не с революцией Коперника и не с эллинистической философией, а в тот момент, когда Ева сорвала яблоко. Наука – это потребность в познании, часть человеческой природы.

Франческа Видотто

Началась ли наука с Анаксимандра? Вопрос поставлен неудачно. Все зависит от того, что мы имеем в виду под общим термином «наука». В зависимости от того, используется ли он в широком или в узком смысле, мы можем сказать, что наука началась с Ньютона, Галилея, Архимеда, Гиппарха, Гиппократа, Пифагора или Анаксимандра – или с астронома в Вавилонии, имя которого нам неизвестно, или с первой самки примата, сумевшей научить свое потомство тому, что она умела сама, или с Евы, как говорится в цитате, открывающей эту главу. Исторически или символически каждый из этих моментов знаменует собой обретение человечеством нового, крайне важного инструмента для приобретения знаний.

Если под наукой понимать исследования, основанные на систематической экспериментальной деятельности, то она началась, можно сказать, с Галилея. Если же под ней понимать совокупность количественных наблюдений и теоретических/математических моделей, способных упорядочить эти наблюдения и дать точные предсказания, то астрономия Гиппарха и Птолемея – это уже наука. Выделить одну конкретную точку отсчета, как я это сделал в случае с Анаксимандром, означает сосредоточить внимание на каком-то отдельном аспекте научного познания и подчеркнуть специфические характеристики науки и, таким образом, в неявной форме поразмышлять о том, что такое наука, что такое поиск знания и как он работает.

Что представляет собой научное мышление? Каковы его пределы? В чем причина его силы? Чему оно действительно нас учит? Каковы его особенности и как оно соотносится с другими формами познания?

Эти вопросы определили характер моих размышлений об Анаксимандре в предыдущих главах. Рассуждая о том, как Анаксимандр прокладывал путь для научного познания, я выделил ряд аспектов самой науки. Теперь я изложу свои наблюдения в более явной форме.

Крушение иллюзий девятнадцатого века