Анаксимандр и рождение науки

У теорий есть области истинности, которые определяются точностью наших наблюдений за миром и режимами, в которых находятся наблюдаемые явления. Теория Ньютона остается истинной и надежной для всех объектов, движущихся значительно медленнее скорости света, например, для таких как мост или ветер. В некоторых отношениях теория Ньютона даже была подкреплена работами Эйнштейна, поскольку теперь мы точно знаем критерии ее применимости. Если основанные на уравнениях Ньютона расчеты показывают, что строящаяся крыша получается слишком тонкой и рухнет при первом же снегопаде, то мы будем полными дураками, если не примем результаты этих расчетов на том основании, что якобы после Эйнштейна теория Ньютона больше не работает.

Благодаря определенности подобного рода мы можем с радостью полагаться на науку. Например, если у человека пневмония, то наука говорит ему, что он с высокой вероятностью умрет, если ничего не предпримет, но, скорее всего, выживет, если примет пенициллин. Это знание нельзя поставить под сомнение: мы можем быть уверены, что вероятность выживания значительно возрастает при приеме пенициллина, независимо от того, обладаем ли мы глубоким пониманием того, что именно представляет собой пневмония. Увеличение вероятности выживания в пределах установленной погрешности – это научное предсказание, в котором можно быть уверенными.

Итак, мы могли бы ограничиться мнением, что теория представляет интерес лишь в той мере, в какой она позволяет получить предсказания, истинные в пределах определенной области и в пределах заданной погрешности. Фактически можно было бы сказать, что генерирование предсказаний – это единственная полезная и заслуживающая доверия составляющая теории, а все остальное – ненужный багаж.

К такому выводу приходят некоторые современные философы науки. Это резонно, но, на мой взгляд, неубедительно. Является ли мир таким, каким его описывали Ньютон или Эйнштейн, или нет? Если нет, то знаем ли мы вообще что-нибудь о мире? Если мы можем сказать лишь то, что определенные уравнения полезны для расчета определенных физических явлений в пределах определенной погрешности, тогда мы не оставляем науке никакой возможности помочь нам понять мир. Несмотря на все наши научные знания, мир остается совершенно непостижимым.

Проблема такого сведéния науки к верифицируемым результатам заключается в том, что в этом случае не учитывается практика науки, то, как она развивается, и, прежде всего, то, как мы ее реально используем, ведь в конечном счете именно по этой причине наука нас и интересует. Поясню на примере.

Что открыл Коперник? Если исходить из только что обозначенного мной понимания науки, он не открыл вообще ничего. Предсказательная система Коперника точна в меньшей, а не в большей степени, чем система Птолемея. Более того, сегодня мы знаем, что Солнце – не центр Вселенной, вопреки мнению Коперника[44]. В чем же тогда ценность науки Коперника? С той точки зрения, которая только что была изложена, – ни в чем.

Но что хорошего в точке зрения, согласно которой Коперник ничего не открыл? Если придерживаться этой позиции, то следует сделать вывод, что прав был не Галилей, а его обвинитель, кардинал Беллармино, который настаивал на том, что система Коперника – это только система расчета, а не аргумент в пользу того, что Солнце действительно находится в центре Солнечной системы, а Земля – всего лишь планета, подобная многим другим. Но если бы верх взяла точка зрения Беллармино, у нас не было бы ни Ньютона, ни современной науки. И мы бы до сих пор верили, что находимся в центре Вселенной. Все же что-то не так со сведением науки к верифицируемым предсказаниям.

Понимание науки, при котором ненаучными считаются факты того, что Солнце находится в центре Солнечной системы, а Земля является планетой наряду с другими, есть понимание весьма ограниченное.

Научные предсказания важны, по крайней мере, по двум причинам: они делают возможным техническое приложение теорий (дают нам возможность, не дожидаясь снегопада, рассчитать, рухнет ли крыша) и являются нашим ключевым инструментом для подкрепления (или фальсификации) теорий (Коперника стали воспринимать всерьез только после того, как Галилей обнаружил фазы Венеры, предсказанные его системой). Но сводить науку к предсказательной технике – значит путать науку с ее техническим приложением или ошибочно принимать характерный для науки инструмент проверки за нее саму.

Науку нельзя свести к количественным прогнозам. Ее нельзя свести к технике расчетов, операционным протоколам или методу построения гипотез. Это все инструменты, острые как бритва и имеющие фундаментальное значение. Они дают относительные гарантии и вносят ясность, позволяют избежать ошибок и разоблачают неверные предположения. Но это лишь инструменты, причем далеко не все из тех, что используются в научной работе. Они находятся на службе у интеллектуальной деятельности, суть которой в другом.