Анаксимандр и рождение науки

Сегодня это разумное понимание лежит в основе многих видов историко-культурных исследований. Оно помогает нам избавиться от естественного провинциализма. Оно также защищает нас (в некоторой степени) от искажающей оптики западного империализма, детьми которого мы являемся, и наследием которого является вера в то, что власть Запада – это естественное положение вещей, а западная точка зрения – единственная правомерная. Благодаря нему мы осознаем, что истинное, справедливое или прекрасное для нас не обязательно является таковым для всех. Если даже наука не способна обеспечить нам определенность, то тем более не стоит принимать за непреложную истину то, что мы считаем верным в данный момент.

Однако, к сожалению, это здравомысленное признание относительности систем ценностей и произвольности суждений нередко заходит слишком далеко и обретает форму полной релятивизации ценностей – вывода о том, что все мнения об истинности и ложности одинаково справедливы, или что все этические и нравственные суждения должны считаться равнозначными. Этот радикальный вариант культурного релятивизма, к сожалению, становится модным среди широкой общественности. Я считаю, что он возник в результате большого недоразумения.

Осознавать, что мы можем заблуждаться, – это не то же самое, как утверждать, что говорить о правильном и неправильном бессмысленно. Признание значимости разнообразия и серьезное отношение к идеям, расходящимся с нашими собственными, отличается от утверждения, что все идеи одинаково состоятельны. Понимание того, что суждение рождается в сложном культурном контексте и связано со многими другими суждениями, не всегда влечет за собой неспособность распознавать его ошибочность.

Главная проблема культурного релятивизма, понимаемого в этом радикальном смысле, заключается в том, что он противоречит сам себе. Действительно, вне истории и культуры понятие истины не существует. Но именно по этой причине мы не можем отказаться от истинностных значений. С каких вообще позиций говорят те, кто отрицает смысл этих значений? Ставят ли они себя вне культуры, чтобы проповедовать о невозможности существования вне культуры? Или вне истории, чтобы проповедовать о невозможности существования вне истории? Не судят ли они таким образом о ценностях или достоинствах, которые, по их же собственному мнению, имеют лишь относительную ценность? Если так, то я предпочитаю принадлежать к другой культурной системе – такой, которая позволяет проводить сравнения.

Дело в том, что мы всегда погружены в некую культуру, и выйти за ее пределы невозможно. Понятие истины не существует вне нашего дискурсивного универсума, и именно поэтому мы не можем обойтись без этого понятия. Даже если мы пытаемся отказаться от него, мы все равно всегда говорим в терминах этого понятия. Только находясь в пределах нашего дискурса, мы можем говорить, утверждать нечто об истине и формулировать суждения.

Это не означает, что мы должны считать наши собственные эстетические, этические и истинностные суждения абсолютными, универсальными или наилучшими. Это также не означает, что мы должны априори предпочитать их тем вариантам понимания эстетики, этики или истины, которые мы можем найти в других культурах, в самой природе или в истории эволюции нашего собственного мышления. Наши языковые миры открыты для обмена друг с другом – и в этом заключается структурный аспект человеческого языкового универсума. Различные культуры – это не отдельные ведра. Это сообщающиеся сосуды.

Культуры могут различаться, но различие не означает невозможность общения. Перевод может быть затруднен и может оставаться неполным, но это не означает, что существенное взаимное влияние не может иметь места. Тот факт, что мы всегда принадлежим к определенной культуре, не означает, что мы не можем общаться с другой культурой. Напротив, важнейшей характеристикой человеческого дискурса является диалог с другим – будь то природа, культура, отличная от нашей, или великий египетский жрец, показывающий нам длинный ряд статуй. Различия не стоят молча друг перед другом. Они оказывают взаимное влияние, побуждают нас сравнивать. Встречаясь лицом к лицу, различные культурные реальности немедленно вступают в контакт друг с другом и модифицируют свои собственные системы ценностей и критерии истины. Радикальный культурный релятивизм – это антиисторическая глупость, которая мешает нам увидеть диалектику культур.