Анархизм

Творец-разрушитель – в самых недрах и нашей природы, творец жадный, ненасытный, готовый оторваться от того, что приняло уже законченные формы. Мы любим только то, что ищем, что еще волнует нас загадкой, ожидаемыми нами возможностями… Готовое перестает нас волновать. Оно ступень к дальнейшим отрицаниями во имя высшего и совершеннейшего. Не потому ли мы любим так молодость, весну, начало всякого дела с их, быть может, смутными, но такими радостными и смелыми предчувствиями неограниченных возможностей?

Творчество-разрушение – отказ от старого, ломка старых верований, старых утверждений. Строить, не разрушая, из элементов данного – бесплодно. Это значило бы укреплять старые корни, открыть старому все выгоды из перемирия и охладить энтузиазм всех рвущихся вперед.

И первоначально в творческом порыве намечаются лишь основные линии будущего. Глубина и пафос содержания почерпаются из самого процесса работы. Чем шире, чем решительнее идет эта работа, чем более вносится в нее страстности – тем более сама работа исторгнет новых идей, даст новых планов для дальнейших построений.

Страсти нужны! Не дикий разгул страстей, когда в слепом увлечении фанатик, безумец столько же бьет по врагу, сколько из любимому делу, но способность к самозабвению, готовность отдать себя всего революции, творческому экстазу. И одновременно – совершенное обладание средствами, чтобы осуществить свой творческий замысел.

Так порядок родится из хаоса.

Но творческое разрушение бесконечно трудно. Гигантские силы инерции – равно в природе и общественном строительстве – не терпят остановок и провалов. На месте разрушенного бегут сейчас же новые ростки, иногда ядовитыми стеблями восходя из отравленной почвы.

«Великий труд и единственно трудный – разрушение прошлого, – прекрасно сказал Метерлинк. – Нечего заботиться о том, что поставить на месте развалин. Сила вещей и жизни возьмут на себя заботу возрождения… Она даже слишком поспешно это делает, и не следовало бы помогать ей в этой задаче…»

Легко ли подойти к прошлому? Бросить только вызов, бросить осуждение – не значит еще разрушить. Чтобы разрушить – надо быть здоровым, верующим, энтузиастом и беспощадным. Разве часта такая слиянность? Здоровье, вера, энтузиазм, когда молодость нашей эпохи так скоро тускнеет рассудочностью, скептицизмом…

А тормозящее чудовище – наследие прошлого, его традиции, его «милые привычки». Мы так легко, так просто не хотим знать его варварства из-за прекрасного далека его декораций…

А где молчит исторический сентиментализм, где неподатливые сердца не бьются от романтических развалин, там родится ужас перед нависающим над нами неизвестным, встают суеверия будущего. И вот – каменная гряда рутины, трусливой и вместе страшной, готовой в своем страхе на всякую отместку… И сколько разобьется о гряду валов, прежде чем покроют ее своею разъяренной пеной.

Так творчество должно открыться разрушением, смертью. «Не оживет, еще не умрет».

И за разрушение всегда – все молодое, все то, что надеется и верит, что не желает еще знать целесообразности, причинности и относительности – всего, что позже леденит наш мозг, сковывает руки и подменяет солнце, беспощадное, благодетельное солнце тусклым фонарем компромиссного благополучия. Инстинкт самосохранения, интересы рода, фамильная честь, соображения карьеры, – весь нечистый арсенал мещанских понятий бессилен перед радостью разрушительного творчества, готовностью его к подвигу.

А упившемуся в революции разрушением революция готовит уже новую могучую радость – радость созидания.

Творческий акт есть преодоление, победа. Победа творящего над первоначальной косностью, проникающей мироздание, выход его из пассивного состояния в положение борющегося «я». И творец, победивший первоначальную косную природу, всегда остается победителем, хотя бы в жизни и падал побежденным.

Творческий акт есть воля к жизни и воля к власти – власти над окружающими. Зодчий сам берет все нужное ему, чтобы осуществить свой план, чтобы выполнить для себя естественное и неизбежное. И океаны жестокости заключены в решимости творца, его революционных открытиях. Творец опрокидывает привычное сознание, он так же может вознести на вершины радости, как погрузить в пучины страданий. Он опьянит вас, заразит своим экстазом, сделает вас – свободного и гордого – радостно-послушным, нерассуждающим, фанатиком. Но он же бросит вас в тягчайшие внутренние кризисы, сделает вас больным, беспомощным, убьет вас.

И творчество, ограничивая волю и индивидуальность другого, убивая его мир, подменяя его «я» своим, жестоко, неизбежно жестоко. Так должно быть. Чем стал бы мир без дерзновенья? Бесстрашие в борьбе сообщает бессмертие творцу. Плоды его «жестокости» освятят миллионы человеческих существований, им же послужат оправданием.

Но творчество не только насилие и жестокость, творчество – любовь, творчество – радость.

В творчестве замкнутая ранее в себя индивидуальность разрывает оболочку своей отъединенности, раскрывает себя и сближается с другими, приближая их к себе.