Анархизм

Этотъ остатокъ — неустранимая любовь къ своей стран, своему языку, своему народу, его творчеству, всмъ особенностямъ его быта. И, если можно и должно отвергнуть «свою» капиталистическую культуру, «свои» таможни, «свой» милитаризмъ, то ничмъ не изгонишь изъ ума и сердца человка любви къ своему солнцу и своей земл.

Это чувство — ирраціонально и конкретно, оно — сильне любой раціоналистической формулы и не считается ни съ какими теоретическими аргументами.

Оно — инстинктъ, вложенный въ насъ самымъ актомъ нашего рожденія въ извстной матеріальной и психологической сред. Намъ безконечно дорогъ нашъ языкъ, намъ особенно понятны и милы обычаи нашей родины. Вся обстановка — природа, мста, люди — связанная съ нашимъ дтствомъ, съ нашими юными, творческими годами, для насъ полна особой интимной прелести. И это чувство изжить нельзя.

Оно умираетъ вмст съ человкомъ.

Это чувство — неразложимо ни на какія интеллектуальныя клточки. Казалось бы, общая культура, общность умственныхъ интересовъ должны тсне сливать между собою людей. А между тмъ... самыя высокія культурныя цнности оказываются безсильными передъ сладкими и тоскливыми воспоминаніями о «своемъ».

Это чувство — любовь. Какъ всякая любовь, это чувство — внразумно, возникаетъ стихійно; его нельзя подмнить или вытснить инымъ чувствомъ, какъ первую, неповторимую любовь. И такое чувство, по самой природ своей, не можетъ быть «дурно». Наоборотъ, оно обязываетъ къ подвигу, оно не знаетъ — холода, измны, компромисса. И вмст, — диктуя любящему готовность на жертвы для объекта своей любви, оно требуетъ и отъ послдняго соотвтствія тому нравственному ореолу, которымъ онъ окруженъ въ глазахъ любящаго.

Такъ стихійно родящаяся — вн законовъ разума и законовъ морали — любовь, стихійно-же въ самомъ основаніи своемъ проникается нравственнымъ началомъ. Любовь выростаетъ — и не можетъ быть иначе — въ рядъ суровыхъ требованій и къ себ и къ объекту своей любви.

И, если патріотизмъ или націонализмъ есть такая любовь, тмъ самымъ они исключаютъ возможность насилій, они не могутъ питаться людодствомъ, человконенавистническими чувствами.

Если я люблю «мое» отечество, то въ этой любви я заключаю любовь и къ «чужому» отечеству или, по крайней мр, ограждаю, чтобы любимое другими — «ихъ» отечество не пострадало отъ «моей любви» къ «моему» отечеству.

Какъ истинное свободолюбіе есть не только свобода для себя, но свобода для другихъ, для всхъ, и, наоборотъ, въ свобод только для себя заключена несвобода всхъ остальныхъ, такъ истинная любовь къ отечеству предполагаетъ несомннное любовное отношеніе къ отечеству другихъ и пониманіе въ другихъ «ихъ» любви къ своему отечеству.

Только тотъ, кто любитъ свою страну, свой языкъ — можетъ по настоящему понимать любовь къ другой стран, ибо знаетъ, какой могучій отрадный источникъ радостныхъ, счастливыхъ, благородныхъ человческихъ чувствъ заключенъ въ ней.

Любовью къ своей родин, пониманіемъ нравственной красоты и прелести чужой страны — мы лишній разъ незримо приближаемся къ познанію высшаго человческаго чувства — человческаго братства.

Творческая работа всегда идетъ черезъ индивидуальное и конкретное къ общему и идеальному. Только черезъ личный, непосредственный опытъ постигаешь себя членомъ союза равноправныхъ индивидуальностей. Жизнь прогрессирующей національности, какъ жизнь освобождающейся личности, должна избирать средства, соотвтствующія тмъ нравственнымъ началамъ, коимъ она считаетъ себя призванной служить. И только такой націонализмъ, не противорчащій нравственному сознанію ни цлаго, ни его частей, не считаетъ, по чудесному опредленію В. Соловьева, «истиннымъ и прекраснымъ утверждать себя и свою національность, а прямо утверждаетъ себя въ истинномъ и прекрасномъ».

Такъ каждый народъ, сознавая свою міровую роль, пріобщается къ общечеловческому творчеству. И, какъ свободный человкъ не мирится съ существованіемъ рабовъ, такъ свободный народъ не можетъ мириться съ теоріями о зависимыхъ, второстепенныхъ народахъ и ихъ фактическимъ существованіемъ.

Сознаніе общности нравственныхъ цлей должно соединить и оравноправить отдльные народы. Никто, не отказываясь отъ «себя» и «своего», будетъ служить «себ» и всмъ.

Замчательный русскій лингвистъ Потебня, съ свойственной ему глубиной однажды писалъ: «... Если цивилизація состоитъ, между прочимъ, въ созданіи и развитіи литературъ, и если литературное образованіе, скажемъ больше, если та доля грамотности, которая нужна для пользованія молитвенникомъ, библіею, календаремъ на родномъ язык, есть могущественнйшее средство предохраненія личности отъ денаціонализаціи, то цивилизація не только сама по себ не сглаживаетъ народностей, но содйствуетъ ихъ укрпленію.» («Мысль и языкъ»).

Наоборотъ, формулы космополитизма звучатъ безнадежной схоластикой. Это — отвлеченныя догмы, блдные призраки. Въ нихъ нтъ реальнаго содержанія и паосъ ихъ — чисто риторическій. Въ данныхъ намъ формахъ психологическаго развитія космополитъ все еще остается существомъ «метафизическимъ».