Анасейма

Инна захлопнула дверь умышленно громко, выказывая негодование по поводу безделья сестёр. Как-то так получилось, что Алсу и Марина между собой дружили больше, она же никак не вписывалась в их сестринскую близость. Приезд Ильи она ждала не меньше Марины, но у неё словно не было права обнаруживать свою тоску, ведь только совсем слепой не увидел бы его особенное отношение к Марине. С Инной он общался охотно, но совершенно равнодушно.

Пляж в начале апреля напоминал сцену из фильма-апокалипсиса: пустынный, заброшенный, неубранный. Кладофора и зостера развалились на кромке прибоя, вспенивая волны. Непуганые скаты приближались к самому берегу, скользили в толще прозрачной воды, как диковинные птицы. Марина никак не могла понять, почему они называются морскими лисицами, если бы название придумывала она, то обозвала бы их ласточками. На них они походили гораздо больше.

Счастливчик любил это время года, называл его «предощущение праздника». Сидел на берегу с гитарой, глядя на морскую гладь с затаённой печалью, понятной только человеку, выросшему рядом с морем. Невозможно каждый день видеть эту непокорную стихию и не чувствовать себя на её фоне чем-то незначительным, мимолётным, и в то же время не ощущать себя частью этой бушующей, вечно свободной жизни.

Марина собирала ракушки, поглядывая на задумчивого отца.

Он улыбнулся и поманил её рукой.

– Что тебе сыграть?

– Белоусова давай.

Счастливчик покачал головой.

– Настроение не то, – он оглянулся на чёрный флаг над домиком спасателей. Вчера море сотрясал шторм и, судя по низкому хмурому небу, он повторится в ближайшие дни. – Нужно что-то душевное, с грустинкой.

Он подкрутил колки, перебрал струны и удовлетворённо кивнул, давая самому себе отмашку к началу выступления.

Мне осталась одна забава:

Пальцы в рот – и весёлый свист.

Прокатилась дурная слава,

Что похабник я и скандалист.

Ах! какая смешная потеря!

Много в жизни смешных потерь.

Стыдно мне, что я в бога верил.

Горько мне, что не верю теперь[1].

Марина не любила эту песню, она тревожила, вызывая смутное ощущение печали и тоски. Дождавшись, когда Счастливчик допоёт, она перехватила гитару и прошлась по струнам. Не так уверенно, как отец, но вполне профессионально. Счастливчик удивился.

– Я же не учил тебя играть.

– Дуги научил.

– А, Дуги… – он отклонился назад, опёрся на руки и закрыл глаза. – Ну сыграй что-нибудь. Послушаю, чему он тебя научил.

Марина неуверенно прижала пальцами струны на грифе, задумалась. Папа и не слышал, как она училась бренчать, пропадал в своём гараже или на побережье. Об уроках Дуги он и не догадывался.

Петь не хотелось, достаточно было шума моря, оно само прекрасно солировало. Она заиграла мелодию, без слов, подстраиваясь под шелест волн. Присоединились чайки, взявшие на себя роль бэк-вокала. Счастливчик слушал молча, покачивая головой, а когда Марина положила гитару на его колени, кивнул:

– Неплохо. Не ожидал. Только зачем тебе это умение? Нам, мужикам, понятно, дам очаровывать, а ты лучше пирожки учись печь, как Инна.

Марина придвинулась ближе.

– Я «Афалиной» хочу управлять.

Счастливчик открыл глаза, окинул Марину внимательным взглядом. Присматривался долго, и наконец сказал:

– Почему бы и нет. Только тебе теперь точно придётся запомнить, где право и лево. Потерпи два года.

– Пап, серьёзно? Ты разрешишь?

Счастливчик веско кивнул и убрал гитару в сторону, предвидя, что Марина кинется его обнимать. Не ошибся.

Она едва не завалила его на влажный песок, крепко стиснула руки на шее. Он высвободился из цепких объятий.

– Серьёзно. «Афалина» будет твоя. Только пока никому не говори. Инне и Алсу нужно равноценные подарки придумать.

Марина ещё несколько раз переспросила для верности, никак не могла поверить, что отец не шутит. Домой вернулась возбуждённая и радостная, даже без пререканий помогла на кухне. Мама и Инна только изумлённо охнули.

Счастливчик вернулся позже, подмигнул Марине, намекая на их общий секрет, и поцеловал жену.

– У меня для вас хорошая новость.

Марина смахнула прядь волос с лица, оставляя дорожку муки на щеке, Инна перестала вымешивать тесто. Все ждали, когда Алсу замрёт в почтительном внимании. Она нарочно долго дочищала картофелину, только потом подняла взгляд.

– Какая?

– Москвичи приедут в августе. Раиса Константиновна противилась, как могла, но в этот раз её дожали пацаны, потребовав отдых в Штормовом. – Он поднял взгляд вверх, ныряя в прошлое. – Помните, как они первый раз приехали к нам? Мальчишки такие смешные были, как общипанные курёнки, тощие, синие. А теперь Илюхе семнадцать, а Диме… сколько Диме?

– Илье восемнадцать уже, Дима на год старше, – поправила Марина. День рождения Ильи – пятое марта – она праздновала втайне ото всех, поздравляла его вслух, стоя на пирсе, будто ветер мог донести эти слова до него.

Алсу посмотрела на Марину, успела увидеть, как сверкнули её глаза. Татьяна и Счастливчик переглянулись и одновременно вздохнули. Вспыхнувшая на лице Инны радость осталась незамеченной.