Анатомия души. Семь очерков по культурологии и социологии

Классиков русской литературы эта тема интересовала не менее, чем нас с вами.

В романе Тургенева «Отцы и дети», где страстная влюблённость Базарова наталкивается на

сдержанный прагматичный взгляд на любовь Одинцовой: «Базаров встал и подошёл к окну.

— И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать, что во мне

происходит?

— Да, — повторила Одинцова с каким-то, ей ещё непонятным, испугом.

— И вы не рассердитесь?

— Нет.

— Нет? — Базаров стоял к ней спиною. — Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно…

Вот чего вы добились.

Одинцова протянула вперёд обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло окна. Он задыхался; все

тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас

первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжёлая — страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей… Одинцовой стало и страшно, и жалко его.

— Евгений Васильич, — проговорила она, и невольная нежность зазвенела в ее голосе. Он

быстро обернулся, бросил на неё пожирающий взор — и, схватив ее обе руки, внезапно

привлёк ее к себе на грудь.

Она не тотчас освободилась из его объятий; но мгновенье спустя она уже стояла далеко в углу

и глядела оттуда на Базарова. Он рванулся к ней…

— Вы меня не поняли, — прошептала она с торопливым испугом. Казалось, шагни он еще

раз, она бы вскрикнула… Базаров закусил губы и вышел.

... «Нет, — решила она наконец, — Бог знает, куда бы это повело, этим нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на свете».

Ее спокойствие не было потрясено; но она опечалилась и даже всплакнула раз, сама не зная

отчего, только не от нанесённого оскорбления. Она не чувствовала себя оскорбленною: она

скорее чувствовала себя виноватою. Под влиянием различных смутных чувств, сознания

уходящей жизни, желания новизны она заставила себя дойти до известной черты, заставила

себя заглянуть за неё — и увидала за ней даже не бездну, а пустоту… или безобразие».

(«Отцы и дети» И.С. Тургенев гл. 18).

Молодому Базарову, виделась горячая любовь в порывах влюблённости и плотской страсти, в

то же время для умудрённой жизненным опытом и практичной Анны Сергеевны Одинцовой, страсть Базарова, значительно моложе её представилась, как бесчувственная бездна

отношений, обречённых на осуждение окружающими, - форменное безобразие. Совершенно

противоположные отношения вдовца Николая Петровича Кирсанова с Фенечкой, которые

продвигались медленно, где поверхностные чувства в течении времени переросли в

настоящую любовь: «Николай Петрович познакомился с Фенечкой следующим образом.

Однажды, года три тому назад, ему пришлось ночевать на постоялом дворе в отдалённом

уездном городе. Его приятно поразила чистота отведённой ему комнаты, свежесть

постельного белья. «Уж не немка ли здесь хозяйка?» — пришло ему на мысль; но хозяйкой

оказалась русская, женщина лет пятидесяти, опрятно одетая, с благообразным умным лицом и

степенною речью... Николай Петрович в то время только что переселился в новую свою

усадьбу и, не желая держать при себе крепостных людей, искал наёмных; хозяйка, с своей

стороны, жаловалась на малое число проезжающих в городе, на тяжёлые времена; он

предложил ей поступить к нему в дом в качестве экономки; она согласилась. Муж у ней давно

умер, оставив ей одну только дочь, Фенечку. Недели через две Арина Савишна (так звали

новую экономку) прибыла вместе с дочерью в Марьино и поселилась во флигельке. Выбор

Николая Петровича оказался удачным, Арина завела порядок в доме. О Фенечке, которой

тогда минул уже семнадцатый год, никто не говорил, и редкий ее видел: она жила тихонько, скромненько, и только по воскресеньям Николай Петрович замечал в приходской церкви, где-нибудь в сторонке, тонкий профиль ее беленького лица. Так прошло более года...В одно утро

Арина явилась к нему в кабинет и, по обыкновению, низко поклонившись, спросила его, не

может ли он помочь ее дочке, которой искра из печки попала в глаз. Николай Петрович, как

все домоседы, занимался лечением и даже выписал гомеопатическую аптечку. Он тотчас

велел Арине привести больную... Николай Петрович подвёл ее к окну и взял ее обеими

руками за голову. Рассмотрев хорошенько ее покрасневший и воспалённый глаз, он прописал

ей примочку, которую тут же сам составил, и, разорвав на части свой платок, показал ей, как

надо примачивать. Фенечка выслушала его и хотела выйти.

«Поцелуй же ручку у барина, глупенькая», — сказала ей Арина. Николай Петрович не дал ей

своей руки и, сконфузившись, сам поцеловал ее в наклонённую голову, в пробор. Фенечкин

глаз скоро выздоровел, но впечатление, произведённое ею на Николая Петровича, прошло не

скоро.

Ему все мерещилось это чистое, нежное, боязливо приподнятое лицо; он чувствовал под

ладонями рук своих эти мягкие волосы, видел эти невинные, слегка раскрытые губы, из-за

которых влажно блистали на солнце жемчужные зубки. Он начал с большим вниманием

глядеть на неё в церкви, старался заговаривать с нею... Понемногу она стала привыкать к

нему, но все ещё робела в его присутствии, как вдруг ее мать Арина умерла от холеры. Куда