Анатомия книжной реальности

«И он стукнул ногой… в десяти шагах от заднего угла грота, в стороне леса. В эту самую минуту бросился сзади на него из-за дерева Толкаченко, а Эркель схватил его сзади же за локти. Липутин накинулся спереди. Все трое тотчас же сбили его с ног и придавили к земле. Тут подскочил Петр Степанович с своим револьвером. Рассказывают, что Шатов успел повернуть к нему голову и еще мог разглядеть и узнать его. Три фонаря освещали сцену. Шатов вдруг прокричал кратким и отчаянным криком; но ему кричать не дали: Петр Степанович аккуратно и твердо наставил ему револьвер прямо в лоб, крепко в упор и — спустил курок».

(Достоевский. «Бесы». Ч.3. гл.6).

Похоже, да непохоже. И в реальности, и в книге есть грот, и в реальности и в книге есть пруд. Но в книге Шатова убивают не в гроте, а около грота. Опять-таки, хотя и в книге тело Шатова топят в пруду, но в реальности Нечаев еще заранее пробивал в пруду лед — деталь, совершенно в книге отсутствующая (и таких отсутствующих деталей можно отыскать массу). Итак, Петр Верховенский то ли соответствует, то ли не соответствует Нечаеву; убийство Шатова то ли соответствует, то ли не соответствует убийству Иванова.

13. Но на определенном этапе я понял, что оказался на совершенно ложном пути. Ничего-то мы не поймем, если из реальности реальной будем прыгать в реальность книжную и наоборот. Идя этим путем, мы безнадежно погрязнем в рассуждениях типа: «А вот этого героя (или ситуацию) писатель взял оттуда-то, а этого — отсюда-то» — рассуждения, может, и небезынтересные, но, в целом, несущественные с точки зрения непосредственного понимания смысла текста. Нет, все, что мы можем понять, мы должны почерпнуть непосредственно из книги, из реальности книжной. Писатель по определению формирует некую вымышленную реальность и реальность этой реальности мы должны установить без отсылок к чему-либо кроме самой этой реальности. Убийство Шатова в книге произошло вовсе не потому, что у этого убийства есть четкий прообраз в реальности; оно произошло потому, что его «написал» Достоевский. Верховенский реален (в книге) вовсе не потому, что он похож на Нечаева, а потому что воспринимается читателем как живой человек, а именно как Петр Верховенский. Писателю удалось оживить его — этого достаточно, чтобы считать его живым, ведь его жизнь и есть жизнь в рамках литературного текста.