Анатомия книжной реальности

14. Конечно, тезис об отсутствии отсылок тоже требует уточнения: правдоподобие текста устанавливается через общую отсылку к реальности. «Могло ли это произойти в принципе?» — вот вопрос, на который надо ответить, слушая-читая какой-то рассказ — в зависимости от ответа мы и определяемся с правдоподобием-неправдоподобием рассказа. Такая отсылка к реальности не имеет ничего общего с отсылкой верификационной — то есть и направленной на выяснение реальных фактов и их совпадение с рассказом. Специфика общей отсылки к реальности состоит в том, что это отсылка к реальности не как она есть, а как мы ее себе представляем. То есть, читая книгу, мы имеем дело с неким образом реальности, и сверяем прочитываемое тоже через образ реальности — тот, который есть у нас самих. Образ реальности писателя сверяется с образом реальности читателя. Поэтому я полагаю, что «безотсылочный» тезис сохраняет свою силу — ведь читатель остается в пространстве образа реальности; для «проверки» ему не надо бросать книгу. Точно так же не стоит преувеличивать значение «общей отсылки» в смысле установления правдоподобия — я еще раз подчеркну, что под реальностью здесь понимается реальность в самом ее обыденном виде — поэтому не стоит думать, будто на фактическом уровне писатель видит какую-то отличную от читателя реальность. Нет, он живет в том же самом фактическом мире, что и все остальные. Образ реальности, разумеется, ценен не потому, что наше представление о дереве совпадает с тем, каково это дерево в реальности, точно так же как знаменитый дуб из «Войны и мира» ценен вовсе не тем, что это просто дуб. При этом дуб из «Войны и мира» отличается, скажем, от меллорна из «Властелина колец» — одно дерево реалистично, другое — сказочно и, повторюсь, мы не сталкиваемся с особыми проблемами, чтобы установить эту разницу, и нам для этого вовсе не надо бежать на улицу и искать там дуб или меллорн. Впрочем, я забегаю вперед; до сказок нам еще надо добраться, пока бы с реальностью разобраться, простите уж за стишок. Пока же для нас существенно то, что дуб из «Войны и мира» реален не потому, что он произрастает где-то в реальности, а просто потому, что мы видим его на страницах «Войны и мира».

15. Также требует уточнения и тезис о прыжках — ведь писатель-реалист «прыгает» в книжную реальность именно из реальной реальности? Конечно. Но эта писательская работа не должна быть видна читателю (не должна слишком бросаться в глаза). Выдуманная фактичность вытекает из фактичности реальной, но читатель должен воспринять как факт именно уже эту выдуманную фактичность, реальная же фактичность остается вне читаемой книги — в реальной жизни, а не в книжной реальности. Ни один художник, выставляя портрет, не выставляет одновременно натурщика. Портрет — это и есть художественная реальность, натурщик же остается в реальной реальности.

16. Но разве тогда у нас не получится, что все, что бы ни сказал рассказчик — истинно? При этом, вспомним, что именно фактическая часть происходящего в художественной литературе является наиболее сомнительной с точки зрения истинности. Под Истиной мы ведь понимаем связь с действительностью, а в действительности, повторимся, то, что «фактически» происходит в литературе, не происходит. Вот он, тот самый гордиев узел, который надо, если не развязать, так разрубить. То, что непосредственно определяет истинность в реальности, а именно — фактичность, не определяет истинности в художественной литературе. Но куда же тогда уходит эта истинность? Ответ такой: в убедительность. Ведь что и делает реалистический рассказ убедительным, как не его следование Правде жизни? Мы не доверяем тому, что ложно, доверяем — тому, что истинно. Таким образом, получается, что истинность художественного (реалистического) рассказа полностью совпадает с его убедительностью, соответственно, ложность — с неубедительностью. Истинность, так сказать, интегрируется в убедительность, ну или убедительность пропитывается истинностью. И, соответственно, разве не считаем мы реалистический рассказ неубедительным как раз тогда, когда чувствуем фальшивую ноту, а откуда и берется эта фальшивая нота, как не из нашей уверенности, что… впрочем, откуда берется эта фальшивая нота трудно что-то утверждать с непоколебимой уверенностью. Истина (или «Правда жизни» — пока что будем считать их синонимами) в художественном тексте перестает быть чем-то однозначным. Именно здесь приобретет подлинное значение сверка образа реальности читателя с образом реальности писателя. Готов ли читатель не просто воспринять предлагаемые ему факты (что нетрудно), но по достоинству оценить их? Убеждает истинность, но многие ли готовы услышать Истину?